Поскольку ничуть не сомневалась: услыхав её, патентованный ворюга моментально смоется. Он страшно не любил расставаться с незаконно конфискованным добром. И фантастически искренно полагал, что не ворует, а просто находит понравившиеся ему вещички.

— Пригвозди его, — приказала она прыгнувшей в ладонь стрелке.

Блисковица сорвалась с лука и свистанула вслед за улепётывавшим та́тем. Прямо сквозь людей, как сквозь белый свет. Миг, и Нешто-Нашто болтал ногами, пытаясь снять себя с «крючка» — верная косица что есть мочи пыталась помочь, изо всех сил мешая. Стрелка не только пригвоздила беглеца к тонкому металлическому столбу у лестницы на третий этаж — она ещё и подвесила его так, чтобы ноги не доставали до пола. Зачем? А кто её знает — магическую шалунью? Захотелось.

Шагов за пять до повисшего комком хлама Нешто, путь Лёке преградили две тени. В руках одной просматривалось что-то вроде большого бумажного стакана с кофе. Откуда вдруг высунулась густо занавешенная зелёными прядями мордаха, на которой посверкивал белый выпуклый глаз с продольным зрачком.

— Я никого не обижаю, — заявил волосатый чудик с таким видом, словно всем давно нетерпелось это услышать.

Два парня о чём-то трепались — Лёка даже не прислушивалась. У одного в стакане с кофе купалась говорящая жаба. Полный сюр — со вздохом констатировала она, не видя в этом нелепище ничего прикольного. Снять Нешто с блискавицы могла только её хозяйка. Пускай повисит, подумает о своём поведении — приговорила ворюгу Лёка и решила познакомиться с новым знакомцем поближе. Между прочим, с первым увиденным в межмирье духом.

— Привет, малыш, — нарочно приветливо молвил приставник, игнорируя возмущённые вопли нечистого на руку подопечного. — Как поживаешь?

— Надо худеть, — тяжко вздохнуло явно водное создание, поразив собеседницу неожиданным замечанием.

В доказательство своевременности своих намерений, дух — можно сказать, душок — чуть вылез из стакана, выставив напоказ круглое, выпуклое, как линза, брюшко. Кисельно-белёсого цвета и консистенции. Немного противно смотреть, но познакомиться поближе с местными обитателями страшно интересно.

Тем более что на спинке кожа у жабки выглядела вполне обычной. А круглые ушки у неё торчали почти по-человечески — очень миленько.

— Мало двигаешься? — участливо уточнила Лёка.

Неожиданно для себя и своей брезгливости она погладила душка по пузику — краем глаза следя за хозяином стакана. Тот беззаботно болтал по телефону, то и дело подключая к разговору товарища. Подспудно в подсознании корябалась мыслишка, что вот-вот приставника увидят. Застукают прилипшим к посторонним людям, как банный лист — позора не оберешься.

— Много ем, — между тем жалостливо призналось доверчивое создание. — Здесь так много всего вкусно пёстренького и радужного. Вечно облопаюсь так, что чуть не трескаюсь, а после валяюсь тут, — пошлёпал душок лягушачьей лапкой по кофе у себя под животом.

— Ты болотник или водяник? — уточнила Лёка, аккуратно раздвигая прилипшие к мордашке космы.

— Не-е. Я игошка, — солидным тоном представилось потешное создание.

— Тебя кикимора украла? — вспомнила Лёка почерпнутое из славянской мифологии и не затерявшееся в океане прочей информации.

— Не-е. Меня тати в болото кинули. Давно. А тятьку с мамкой порезали. И Мухорку увели с волокушами и всем добром, — беззаботно повествовал беспощадно убитый когда-то ребёнок, словно о походе с родителями на аттракционы. — Мухорку жалко. Добрый был конь. Я его любила, — подсказала игошка, что при жизни была девочкой, и строго проинформировала: — А про мамку Кикиморку всё врут. Она мою душу из болота вытащила, обласкала и в своём дому приветила. Она хорошая.

— Хорошая! — ядовито проскрипел Нешто-Нашто, сложив руки на груди. — Стерва необласканная.

— Засохни! — иронично бросила ему Лёка и спросила: — Манюня, а как тебя зовут?

В этот момент парни закончили трепаться и пошли своей дорогой. Игошка пропала, а Лёка подошла к вызывающе пучившему на неё «висельнику»:

— Отдай!

— Ты меня вроде ничем не одарила, чтобы отнять, — язвительно напомнил ископаемый прохиндей. — Будешь насильничать, я воеводе пожалуюсь! — загробно душераздирающим голосищем провыл он.

Лёка прыснула, посмотрела на допотопного — в прямом смысле слова — старинушку и пообещала:

— Насильничать не буду. Ты не в моём вкусе и не в том возрасте.

— Тьфу! Дурища! — возмутился благородный старец, норовя заехать зубоскалке кулаком в лоб. — Я ж не о том. Все слова, все смыслы поисковеркали.

— Браслет! — терпеливо повторила Лёка, увернувшись от тычка. — Сам отдашь? Или силу применить?

— Что ты против меня можешь? — небрежно отмахнулся Нешто.

Однако в его бесстыжих глазах промелькнула тревога.

— Угадал, — с многозначительной лаской в голосе заверила мучительница. — Оставлю тебя здесь повисеть годика на три. Или на пять. А за это время и клад пропадёт, и…

— Я выбрала, чтоб зваться Венздей, — захлюпала рядом игошка, высунув лягушачью лапку из бутылки.

Бутылка в кармашке, кармашек на сумке, сумка на плече остановившейся рядом женщины с телефоном, прижатым плечом к голове. Игошка помахивала лапкой и крутилась в бутылке веретеном, наматывая на себя волосы.

Кажется, я больше никогда не смогу пить из купленных в магазинах бутылок — промелькнуло в голове. А вслух Лёка уточнила:

— Тебя так… раньше звали? Когда ты была живой?

Трудно представить, что славянскую девчушку, жившую в достопамятные времена, родители могли поименовать «средой». Да ещё на чужом языке — если, конечно, те не были бриттами, ехавшими с ярмарки. И заблудившимися так далеко, что их зарезали на другом конце света.

— Не-е. Когда живой, я не помню. Помню, как мамка Кикиморка звала меня Дарёной. Это когда в первый раз. А потом я выбрала, чтоб зваться Живогощь. Хотела думать, будто живу. А мамка отругала, что мужское имя на себя примеряю. И я назвалась Душицей. А ещё после Водя́нкой… Любицей… Я про так давно плохо помню.

Женщина неспешно побрела прочь, увлечённо треща по телефону — бутылка уплыла, игошка пропала.

Но Лёку заусило. Мелкая прелесть не должна вместо имени обзываться какой-то собачьей кличкой. Нужно исправить — закрутила она головой в поисках подходящей тары с жидкостью поблизости.

— Объявится, — подозрительно участливо заверил Нешто-Нашто. — Никуда не денется.

— Думаешь? — продолжая вглядываться в снующие мимо тени, буркнула Лёка.

— А то. Скучает она тут порой. На этом