Шрифт:
Закладка:
– Эдвард, Тина мне часто о тебе рассказывает. Она говорит, что вы словно из одного теста слеплены.
– Как и вы с Диего.
– Когда вы переодеваетесь в одежду друг друга, вас становится не узнать. А я в рубашке Диего и утонуть могу.
– Тина очаровательна. Готов весь день фотографировать ее без остановки, пока она расхаживает по дому голая, будто меня нет.
– Эдвард, ты же знаешь мексиканские песни? – неожиданно спрашивает Фрида.
В другом конце зала слышится шум – Диего прерывает разговор. Гости один за другим поворачивают голову и видят залезшую на стол Фриду, с остервенением она запевает хриплым, достаточно громким для ее маленького тела голосом canciones[36]. По столу отбивает такт вилкой Эдвард. Она горланит революционные песни, сдабривая их непристойными словами, смысла которых элегантная американская богема даже знать не знает. Затмеваемый свой женой, Диего бесстыдно разражается смехом. Гости неистово стучат в такт, и по их просьбе колдунья Фрида распускает свои чары. Текилу она пьет как hombre[37], одним махом, не переставая при этом петь. Пока одни сидят неподвижно, застыв с вилкой у рта, другие забираются на стулья и подпевают скандальной диве.
Вот и веселье началось.
Вот и Диего на секунду впился взглядом в свою двадцатилетнюю жену, она шепчет ему, словно Мефистофель: «Mi amore, даже не смей обо мне забывать».
Как же сильно он ее хочет!
Карминовый красный
Красный без примесей.
Проснувшись, первым делом Фрида проводит рукой по кровати в поисках Диего; нащупав теплое тело, она вздыхает с облегчением, но постель иногда оказывается пустой: Диего жаворонок, вставая в шесть утра, отправляется работать не покладая рук над калифорнийской mural. Следом она пытается отыскать Мексику, но туман после сна рассеивается, и тогда Фрида понимает: родина далеко, она все еще в Америке, когда снова увидит Койоакан – неизвестно. У Фриды нет определенных дел. Ее день зависит от Диего. Но она выработала привычки и литургический распорядок, что провозглашают начало нового дня и вырисовывают черты ее сущности. По утрам Фрида пишет письма, выпивая слишком много кофе (хоть у гринго он и слабый), испещряет целые страницы забавными историями и отправляет их сестре Кристине и мексиканским друзьям – будто выписывает им газету с потустороннего мира. Большую часть письма она посвящает себе, во всех деталях описывает физические недуги: как поживает спина, ступня, сердце, пальцы ног; боль ее тела неразрывно связана с настроением, говорить о ней важно, как о погоде, неизбежной теме любой беседы; как и погода, боль переменчива, непредсказуема – привычная прихоть тела, что скрашивает ее дни.
Потом Фрида одевается. Как написал Уитмен, «Я украшаю себя, чтобы подарить себя первому, кто захочет взять меня»[38]. Она одевается долго, тщательно, это ее успокаивает. Собрать наряд из множества юбок, платков, туник – словно подобрать цвета для палитры. С сомнением берет то одно, то другое, сочетает между собой, разглаживает складки, приходит к компромиссу. Она надевает подъюбники, края которых ювелирно расшила эротическими посланиями. Фрида будто натягивает на себя вторую кожу. После дополняет наряд фетишистскими украшениями: поясом, бусами доколумбовской эпохи, стекляшками и гватемальскими цепочками, растительными украшениями – бугенвиллеями, фиолетовыми розами, бледными орхидеями; следом Фрида причесывается в соответствии с важным ритуалом. Она создает прическу, словно пишет картину: вплетает в волосы ленты или шерстяные нитки, лепит из материала корону, украшает ее, смазывает растительным маслом – соблюдает все необыкновенные этапы сакраментальной обязанности; завершается все легким макияжем, подчеркивающим натуральную красоту: помадой, иранской рисовой пудрой и румянами, черным карандашом для бровей – нужно придать им объем, красным лаком для ногтей, она мажет руки кремом, меняет кольца (Фрида всегда спит в кольцах), выбирает и золото, и серебро, надевает серьги, наносит духи на затылок, запястья и между грудями.
Вот она и стала Фридой Ривера.
Она стала легендой.
Бывало, еще девчонкой, Фрида переодевалась в мальчика: рубашка, галстук, пиджак, брюки и ботинки. Для семейной фотографии она добавила к образу карманные часы, трость и гордый взгляд. У нее были короткие волосы, иногда зачесанные назад гелем, никакой макияж Фрида не признавала. Ее мать приходила в ужас, а отца, единственного мужчину, запертого в доме с шестью дочками, все устраивало.
Предложение Диего сделал ей, рассказывая шутку. Ex abrupto[39]. На тот момент они были знакомы почти год. Начиналось лето 1929 года. Они возвращались с партийного собрания, где никто никого не слушал.
Предложение было сделано бесцеремонно, под покровом ночи, буквально на бегу, потому что начинался дождь, такой мелкий, что даже не промокнешь, этот дождь всего лишь затуманивает мысли и напускает дымку робкой меланхолии.
– Для тебя, Диего, нет ничего серьезного, только живопись. Может, еще коммунизм.
– Ты забыла упомянуть женщин! – по-доброму пошутил он.
– Ты был женат уже два раза.
– Это точно, а значит, в этом деле я дока. В Париже я встречал испанского художника, Франсиса Пикабиа, знатного Дон Жуана, любителя красоток, особенно танцовщиц. Несмотря на это он не отводил взгляда от своей жены. И красота тут ни при чем. Она единственная зажигала в нем свет. Однажды он сказал мне: «В этой жизни люди женятся, и если им становится скучно, то разводятся». Вот и все.
– Почему тогда твой парижский друг продолжал бегать за каждой юбкой?
– Фридочка, ну нужно же подкрепляться!
– По-твоему, я вкусное блюдо?
– Сок твой нежнее сока плодов черемухи.
– И что изменится после свадьбы, товарищ?
– Для начала Гильермо Кало перестанет, когда я захожу за тобой, смотреть на меня словно я олицетворяю восьмую казнь египетскую, обрушившуюся на его бедную немецкую голову.
– Диего, но тебе больше не придется заходить за мной, может, тут и кроется загвоздка.
– Дитя моих глаз[40], – любовно прошептал Диего и, наклонив свое внушительных размеров тело, обнял Фриду – уличные фонари вдруг замерцали и погрузили парочку в неожиданную темноту ночи.
– Ривера, я не зажигаю в тебе свет. Кажется, я тушу его.
Действительно ли улица Виолета, по которой они шли, была окутана тьмой? Или память Фриды прошила в воспоминаниях эту неожиданную развязку? Но именно так она описывала предложение руки и сердца, отвечая на вопрос, как они стали мужем и женой. Фрида заметила, что этот вопрос интересует всех любознательных; у нее не было желания рассказывать, что брак для Диего не более чем игра, в которой правила выбираются всеобщим голосованием: она решила, что он хотел сделать ей приятно, многие для этого дарят ожерелье или цветок, да и на самом деле Диего терпеть не может, если день проходит без происшествий, без толики драмы или атмосферы.
Алый красный
Пылающе-красный, цвет раздавленной клубники.
Оформлением документов занималась только Фрида. Ей было плевать, замужем она или нет; просидев все детство на церковных лавках, Фрида объявила себя атеисткой, она не стала хранить себя для кого-то определенного, ей нравились разные люди, к браку, предвестнику скорой гибели, она относилась с настороженностью, как и ко всяким ограничениям, напоминающим о ее собственном мучении – гипсовом корсете, что сжимал многострадальную грудь.
Гордой или легкомысленной, ей не было плевать, замужем ли она за Диего Риверой.
Совсем наоборот.
Вот она и оформляет документы.
Как кто-то сказал, «Жизнь – это приключение, наполненное документами».
Значит, никакой мессы – с семейством Кало трудно было договориться на простую формальность. Не скрывая своего разочарования, Матильда не столько соблюдала обычаи, сколько просто окропляла след дочери святой водой, да и, в конце концов, величайший художник Мексики – звучит не так уж и плохо. Матильда давно оставила попытки контролировать свою третью
