Просто и в самом деле сильно различались аромат свободы и кислый смрад рабства. С рабом могут обращаться сколь угодно хорошо – он всё равно остаётся рабом, и ничто его не утешит, если нет воли идти, куда хочешь, и делать, что хочешь, подвластным лишь своей совести. Конечно, большинство местных просто не поняло бы Ингрид, вздумай она говорить о чём-то подобном, и дело здесь было вовсе не в разнице мировоззрения, а в персональных человеческих особенностях. Не всякий соотчич Инги понял бы её, и нельзя было утверждать, что тем самым Инга демонстрировала какое-то преимущество своего сознания. Ей жилось на свете куда как сложней, чем тому, кто умел относился к таким вопросам легче. В своё время, зависящая сначала от родителей, затем – от места учебы или работы, Инга чувствовала подобное сопротивление. Но тогда она, по крайней мере, действительно была в большей степени вольна в себе, чем сейчас. А что такое настоящая свобода? Инга готова была поспорить, что её родной, почти полностью погибший мир давно забыл об этом, похоронил свою свободу в легендах – именно потому они так привлекали молодёжь всех времён и народов. Повзрослев, большинство смирялось и забывало о том зове, который неясно, неотчётливо наполнял их сердца томлением.

Было сшито второе, а потом и третье платье для Алклеты – хозяйка не понукала мастерицу и всё ласковей смотрела на неё, но та не замечала, потому что редко поднимала свой рассеянный взгляд от земли или работы. Замечали, что Ингрид иногда улыбается, но неизменно в себя, видимо, каким-то своим мыслям.

Зима отступала, снег мягчел и лип к рукам и подошвам ботинок и лыж. Всё чаще он оседал, открывая нижнюю влагу, и тем, кто работал на полях, приходилось менять обувь по многу раз в день. Солнце всё чаще, поднатужившись, показывалось из-за облаков, и Инга, глядя на него, испытывала странную тоску.

Кромка моря у берега за несколько дней подчистую освободилась от плавающих льдин, на воду собрались спускать корабли – море кормило, и хоть горд Сорглана не испытывал нужды в еде, ни одна рыбина не пропадала зря и не оказывалась лишней. Ближе к концу зимы лорду приходилось делиться запасами со своими арендаторами и подкармливать крепостных. В море выходили и молодые воины, которых на эту зиму не отправили на службу, либо которым ещё не пришло время этим заниматься. Они похвалялись уловом будто бы друг перед другом, на самом же деле красовались перед девушками. Юноши не делали разницы между свободными и рабынями – все они красивы и могут дать сыновей. На Ингрид тоже поглядывали, но она была холодна, старательно демонстрируя окружающим даже больше льда, чем в ней было. Она и самой себе казалась ледяной. Как снежная королева.

Её выпускали за пределы усадьбы, но велели не уходить далеко, и тогда она брела в ближайший лес. Она карабкалась на скалы, цепляясь за можжевельник и кустики вереска, камни порой срывались вниз из-под ноги, но девушка удерживалась, лёгкая, как фея из волшебной сказки. Конечно, порой и её мизерные сорок с хвостиком живых кило заставляли серьёзно волноваться, например, когда приходилось балансировать на осколке скалы, качающейся под ногами. Но ловкость и спокойное, размеренное, вместе с тем быстрое мышление её неизменно выручали. Инга была приметлива и притом осторожна – она никогда не лезла туда, откуда трудно спуститься. Все-таки на скалолаза ей не приходилось учиться.

Зато на вершине, если интуиция всё же говорила – лезь, она досыта упивалась ветром, бьющим в лицо. Подвижный, иногда по-настоящему бешеный, он пах морем, которое девушка любила с детства, и волей. Той волей, которую нельзя отнять.

Сверху, со скал дом Сорглана был похож на небольшую тёмную детскую поделку из старого дерева. Рядом прозрачными кустиками росли деревья, дальше тянулись заплатки полей – снег там уже начинал таять, хоть держался пока даже на пригорках. Всё потому, что, едва только поле краешком показывало из-под тончающегося грязно-белого покрова хоть уголок своей слежавшейся чёрной щеки, как щедро унавоженная жадная земля принималась вытягивать из воздуха всё доступное тепло. С высоты люди были с трудом различимы, но Инга замечала мельтешение на дворе и с досадой понимала, что надо возвращаться.

Везде ещё лежал снег, по ночам крепко подмораживало, а днём – подтаивало, и на поле до начала страды нужны были руки. Причём совсем не обязательно руки сильные или умелые – просто руки, даже детские тут годились. Но рук нужно было много, и потому однажды вечером Сорглан заглянул в святая святых своей супруги (на самом деле он часто появлялся здесь, например чтоб просто поцеловать жену, и даже рабыням было видно, что между супругами царит редкий мир и согласие), стремительно, по-молодому вошёл и после положенного поцелуя в верхнюю губу сказал мягким, но непререкаемым тоном:

– На поле нужны работники, Алклета. Я назавтра заберу твоих рабынь.

– Забери, – удивилась она. – Тех, что покрепче.

– Нет, всех. Даже Ингрид.

– Ингрид? Да в ней же душа еле держится! Она же помрёт у тебя на поле, запросто! – изумилась хозяйка ещё больше.

– Ничего с ней не будет, это же только на один день. Снег лопатить – не такое уж тяжёлое занятие. На руднике она не померла, от лопаты и подавно не помрёт.

– Да разве от неё будет толк? Возьми тех, что покрепче, они и сделают побольше…

– Твои болтушки? Эти девчонки балованные больше языками работают, чем руками, я прекрасно это знаю. Если выгнать всех, то, глядишь, что-нибудь получится. Ты их распустила совсем. – Впрочем, он не сердился, и жена только заулыбалась в ответ, мол, уж вот такая я есть.

Слыша это краем уха, Ингрид только плечами пожала, да и то – про себя.

А наутро соседка предусмотрительно растолкала её чуть свет, их всех скопом накормили кашей – Ингрид, как всегда, завтракать не стала, только разве припрятала кусок хлеба – посадили на сани, которые ещё свободно ходили по укатанным и промёрзшим дорогам, и довезли до самого места. Управляющий лично расставил девушек вдоль края поля – огромной белой пятины с чёрными проплешинами – показал откуда, как и что копать. Следовавший за управителем слуга вручил каждой по крепкой и очень лёгкой деревянной лопате, и их оставили без надзора.

В своё время Инга много читала о сельском хозяйстве, а чуть меньше двух лет назад по принуждению окунулась в него с головой, и потому знала,