Шрифт:
Закладка:
Инга тем временем прижалась к тёплым кирпичам и закрыла глаза. Голова болела не так сильно, как могла бы, но ощутимо и неприятно – а кому нравится болеть? Такое полуболезненное состояние выносит из тела всякий интерес к окружающему миру, даже к еде. Девушка хотела только попить чего-нибудь тёплого, но не желала просить.
– Эй, дева, что кукожишься? – спросила повариха так громогласно, как несколько минут до того вопрошала, почему Сквен не озаботилась принести из кладовки соли, хоть ей и было велено. – Нездорова? Болит чего?
Вместо ответа Инга коснулась ладонью горла.
– Ясно, что ты такая молчаливая. Что ж пошла работать, раз нездорова? Не такая уж ты нежная, оказывается. К целительнице пока не пойдём, ни к чему, сама, своими средствами справлюсь. А то вылечишься шибко быстро и начнёшь болтать, как эти хохотушки. – Повариха запрокинула голову и захохотала так, что мелко затряслось всё её дородное тело. – Кроме шуток, иди-ка сюда. Сядь. Потрогай. Не горячо? Нет? Ну, так пей. – И протянула на ладони быстро смешанный из кипятка и трав напиток. Девушка припала к краю губами, с наслаждением втянула в себя горячее. Горло помягчело.
А потом начался день. Кухня наполнилась свободными женщинами, которые готовили кто своим детям, а кто и мужьям – воинам из дружины Сорглана, не все же они ели из общего котла – потом три девчонки принесли в маленьких вёдрах надоенное свежее молоко, и под надзором поварихи, которую, как оказалось, звали очень необычно – Флес, стали снимать свежие сливки, чтоб потом из их части сбить масло. Ингу никто не трогал и не замечал, пока одна из женщин не сунула ей в руки миску с кашей, сваренной на молоке, и кусок хлеба. Будь девушка непривычной, она не смогла бы это есть – каша была солёной, да ещё и жирной. С её точки зрения дикое сочетание, но голод что только ни научит есть. Воротят нос от невкусной еды только слегка приголоженные.
Флес забрала у Инги пустую миску, поколебалась и сказала:
– Воду надо бы принести. Дотащишь?
Не отвечая, девушка встала и взяла два ведра, стоявшие под лавкой.
– Стой! – Повариха заозиралась, вытащила из угла пару свалянных из овечьей шерсти пинеток и кинула ей. – На, не простудись.
Девушка принесла воды, потом аккуратно переложила готовое масло в подходящую для него кринку, потом села чистить рыбу и после долго отмывала руки в едва тёплой воде со стиральным едким мылом домашней варки. За окнами рассвело, развиднелось, начался серенький полузимний-полувесенний день… Весна, ха! В это время на юге уже набухают почки, а пригорки покрывает ярко-жёлтый пух мать-и-мачехи. Инга знала, что в этих местах снег кое-где держится до самого Бельтайна, а тёплые, по-настоящему тёплые дни, когда можно купаться, начинаются с июля, не раньше. За окнами наступал апрель, в лесах по ночам ещё трещали морозы, а днём ветер мог нагнать с юга оттепель.
До обеда Ингу не знали чем занять, Флес посмотрела на её отмякшие немного руки и не стала посылать мыть котлы, не заставила готовить, а посадила на лавке с иголкой и праздничным платьем какой-то маленькой невольницы – ей за подобную жертву пообещали новое, краше старого. Делать-то было практически нечего – подтянуть лямки, ужать грудь – местные наряды выглядели мешковато и шились «на все размеры», сразу чтоб меньше возиться. Повариха всё подгоняла девушку, намекнув, что перед хозяйкой негоже появляться в нижней рубашке, и Инга не стала перешивать, а просто подтянула под себя.
На обед здесь ели наваристую похлебку, которая Инге понравилась куда больше каши, и, наевшись, она почти забыла, что, вроде, приболела. Стало просто хорошо, просто уютно.
– Иди-ка. – Флес, заглянув в уголок кухни, где пристроила террианку, поманила её. – Иди, госпожа зовёт.
По знакомому, всё так же тёмному коридору, и потом по лестнице Инга поднялась в светлую залу поменьше вчерашней, только с одним камином. Теперь там было совсем светло, каждое окно лило внутрь сероватый дневной свет, и были хорошо видны нарядные гобелены по бревенчатым, сопряжённым со знанием дела стенам, красиво набранный пол, немного напоминающий паркет, и добротная, богато покрытая резьбой мебель. Напротив камина в кресле с высокой спинкой сидела хозяйка в тёмно-лиловом платье поверх белоснежной длинной льняной рубашки с великолепной густой вышивкой и что-то шила. Вокруг неё теснились девушки – кто на скамеечках, кто на полу – рукодельничая каждая на свой лад. Рядом с хозяйкой, чуть наклонившись, стоял сам Сорглан, он что-то сказал, она улыбнулась, впрочем, грустно, и тут обратила внимание на Ингу.
– Сорглан, – тихо, но слышно произнесла она и кивнула. – Её привели.
– А? – Господин обернулся и мигом охватил взглядом всю фигурку новой рабыни. – Да, смотри-ка, она и в самом деле красива. Так, прикидываю, должна Бранду понравиться. Или Кануту…
– Ну нет, – рассмеялась Алклета. – Так дело не пойдёт. Начнутся любви, беготня то туда, то сюда, вздохи – и никакой работы.
Им смех, подумала, заранее щетинясь, Инга и зло покосилась на Сорглана. Им смех, а мне?..
– Ладно, – отмахнулся лорд, повернул голову – и буквально за краешек поймал злобу, которую уже предусмотрительно тушили опускающиеся длинные ресницы. Он нахмурился, шагнул к рабыне и взял со столика под правой рукой госпожи два широких простеньких металлических браслета, запиравшихся намертво. Обычно к браслетам невольников одного имения или горда подходил один ключ, который хозяин или хозяйка носили в общей связке, но побеги это совсем не упрощало. – Дай-ка руки, – девушка подала запястья, и их обхватил металл. Сорглан, как мог, затянул браслеты (всё равно они болтались на тощих запястьях) и, уже уходя, коснулся пальцем ошейника. – Пока не сниму. Надо ещё посмотреть, что ты за человек.
От ненавидящего взгляда её удержало умение ставить себя на место других. А что бы она сделала на его месте в той же ситуации? Да то же самое. Наверное…
– Подойди, – прозвучал голос Алклеты.
Инга подошла. Она встала строго и
