испытывал бы неудобств, если бы снимал эту лачугу на несколько недель в году и проводил на острове по недельке в каждом сезоне, чтобы насладиться природой и испробовать разные виды рыбалки. Зачем обременять свою жизнь ответственностью за собственный дом? Взваливать на плечи эту ношу? Он, однако, был готов – из хорошего отношения – поддержать решение Х приобрести более просторный дом, чтобы принимать в нем родных и друзей. Почему бы нет? В таком случае он был бы счастлив поручить его строительство компании с континента, которая, явившись с командой рабочих, опытных и умелых, в считанные недели справилась бы со стройкой и завершила ее без проблем.

Если бы это зависело только от нее, Х не отказалась бы от замысловатого дома – даже замысловато простого, в стиле японцев или скандинавов, вершины искусства и роскоши. Не из любви к замысловатости как таковой, а потому что ей бы понравилось, будь ее дом выражением личности хозяйки во всех ее проявлениях. Она всегда стремилась лучше узнать себя и лучше выразить то, что узнавалось, так что замыслы и планы в ее голове непрестанно менялись. То и дело она вносила изменения, поправки, добавляла, вымарывала, усложняла, совершенствовала. Она вынашивала свое творение. И ее единственным возможным собеседником, единственным человеком в мире, способным ее понять, – по крайней мере единственным достаточно гибким, чтобы безропотно сносить ее постоянные изменения, – единственным, кто был способен вместе с ней построить ее дом, мог быть только Робер.

Симон и Х представляли себе – и хотели – разные дома, потому что, вопреки внешней гармонии, у них, очевидно, были разные взгляды на жизнь и на счастье. Состоит ли счастье в том, чтобы верить в какую-то глубинную жизнь, жизнь в себе, и суметь эту жизнь, в одиночестве и неустанном труде, воплотить, создав что-то свое, какое-то произведение, – Х склонялась к этому представлению, к точке зрения артистов и творцов, – или же – как думал Симон – счастье в том, чтобы жить простой и необременительной жизнью в лоне общества и, главное, не стремиться ничего изменить в том, что есть? Какому философу, какому мудрецу под силу разрешить этот древний спор?

Хоть мелких ссор и стычек по пустякам между ними хватало, Х была благодарна Симону за то, что он всегда относился к ней с уважением и предоставлял свободу, никогда не навязывал ей, даже подспудно, в силу рутины – как это часто бывает в парах, – свои представления о жизни, никогда не опускался до цензуры, приказов и запретов, никогда не был – в вопросе дома ли, в других ли сторонах жизни – властным и авторитарным. Благодаря ему ее воображение могло работать как у ребенка, не скованное страхом не угодить, быть оспоренной, охаянной, непонятой.

Симон вполне проникся мыслью, что дом на острове был домом Х и это дело не касается его напрямую. Отныне и до конца времен: он предчувствовал, что, когда дом будет закончен и станет жилым, у него все равно останется чувство, что он не у себя дома, а у Х. Терпимый, услужливый, глубоко привязанный к Х, Симон очень хотел помочь своей подруге. Что означало прежде всего согласиться с ее замыслом, ее идеей дома и даже с ее причудами. Согласиться с ней во всем, начисто забыв собственные взгляды и предпочтения, отдать свою энергию, свои возможности, свое неистощимое терпение, свое спокойствие на пользу замысла подруги.

До сих пор Х в своих объяснениях была туманна и уклончива – никто, и уж тем более Симон, не смог бы догадаться, какой именно дом она хотела и готовилась построить. Ее дом стал некой мифической, абстрактной реальностью, наподобие романа, над которым писатель трудился много месяцев в тишине своего кабинета, о котором он, возможно, кому-то и говорил, но не показывал первой строчки, не раскрывал ни темы, ни интриги, ни замысла… Ее дом оставался теорией. Однажды Х выложила спутнику жизни подробности своего проекта. Она нарисовала планы, набросала тысячу эскизов, выразила разные точки зрения. Она подумала обо всем. О своем доме она говорила с таким энтузиазмом, с таким жаром, она все обмозговала, изучила, для каждой детали нашла изящные решения, обдумала и экстерьер дома, и лицо каждого его уголка, удобство комнат и вопросы практического пользования. Ничего не оставила в тени. После долгих месяцев умственной работы, строгой секретности, медленного вызревания у нее родился красивый проект. Так цветок вишни – все, что есть на свете утонченнейшего, легчайшего и прекраснейшего, – распускается в первые дни весны, словно по волшебству. Так и Х в одночасье переменилась, из сумрачного состояния одержимой мыслями о своем деле, словно терзаемой изнутри неспособностью рассказать о нем кому бы то ни было, не в силах пролить свет, перешла в состояние нашедшей наконец гармоничное, изящное, лучезарное решение тому, от чего она в муках освободилась.

Описание дома: большая гостиная, вся в дереве, окнами на море, на юг, полностью застекленная, с выходом на огромную террасу – sun deck[3], сказала бы ее подруга-архитектор, – и две спальни. Ну, и хозяйственные помещения, санузлы, подвал, чуланы, вот и все. В глубине сада планировалась, скрытая в растительности, еще одна постройка, тоже деревянная, совсем маленькая, типа флигеля, предназначенная для гостей или для сына Х, чтобы он мог, бывая на острове, иметь хотя бы видимость какой-то автономии.

С задуманным Х домом Симон знакомился в молчании. Молчании ослепленном, зачарованном. Оценив, сколько труда она вложила в составление планов дома, в изучение всех его аспектов, он не произнес ни слова, не улыбнулся, не рассмеялся, не выразил никаких эмоций. Он встал и поцеловал Х, крепко обняв ее, без единого слова, но так, что Х поняла, как сильно ему понравился ее дом, который он готов помочь ей построить.

– То, что для тебя весит как свинец, – заверил ее спутник жизни, – я хочу облегчить до легкости полистирола.

Возможно ли более необычно, более деликатно объясниться в любви? Могла ли Х ожидать лучшей моральной поддержки?

– Ты чудо, – ответила она. – Я буду звать тебя полистироловым Симоном…

На данный момент он взял на себя перерасход – внушительный, – связанный с прокладкой кабеля в обход соседнего участка.

VI

Когда из порта ехали на участок Х в машине, высоты как-то не замечали. Вершина возвышенности, открытая всем ветрам, была покрыта низкой растительностью и выглядела облезлой, почти лысой. Только когда шли пешком, понимали, как это высоко и как крут склон: добраться до дома обязывало к тренировке, к некоторому усилию. Островитяне, слегка преувеличивая – или, может быть, иронизируя над собой, – без колебаний упоминали «гору».

Х приехала на остров на два дня. Начался снос старого домика – от него собирались оставить только одну стену, часть фундамента и