К серьезным делам отец Аллы перешел после завтрака, который на скорую руку сварганила бабушка. Он уже посетил ванную комнату и переоделся в домашние треники и майку со старой рубашкой, но смотрел на меня всё ещё хмуро. Я даже не пытался понять, почему меня так сходу невзлюбили – в конце концов, в жизни разное случается, и, возможно, я мог напомнить ему какого-нибудь недруга из детского сада или младшей школы. Поэтому я молча ел и ждал, когда меня позовут поговорить по-мужски – судя по всему, рукоприкладство откладывалось, а всё остальное я надеялся пройти с достоинством.

Вот после еды Александр Васильевич – так звали отца Аллы полностью – и предложил мне побеседовать с глазу на глаз. Я легко согласился – и даже остановил Аллу, которая была готова броситься на мою защиту. Отец заметил порыв дочери, но ничего не сказал – до тех пор, пока не закрыл за нами дверь большой комнаты.

– Алка от тебя без ума, – нейтрально сказал он, когда я уселся на диван.

Сам он остался на ногах, лишь оперся пятой точкой о стол – известный прием, позволяющий получить некоторое преимущество над собеседником. Я точно знал, что со мной это не сработает, а потому и пошел у него на поводу.

– Я от неё тоже, – кратко ответил я. – У нас это взаимно.

– Взаимно... – он мрачно кивнул. – Это хорошо. Как вы познакомились?

– Случайно... – я вспомнил, как на глазах краснело её лицо после удара затылком о пол кухни в нашей общаге. – Встретились на одном концерте, разговорились... ну и вот.

– Ты не из Москвы?

– Нет, с Урала... тут в обща... в общежитии живу... жил, – объяснил я. – Пока Алла и Елизавета Петровна не предложили перебраться сюда.

– Ясно. И что дальше, Егор? Хочешь заполучить московскую прописку?

– Кто же откажется? – я наделся, что этот ответ прозвучит не слишком нагло. – Но вообще она у меня есть, Елизавета Петровна согласилась помочь, мне для нового института нужно было, – он уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но я продолжил, не меняя тона. – На четыре года, временная.

Я и раньше знал, что бабушка Аллы готова меня забаловать, но эта история показала, что у её лояльности ко мне границ нет. Дело в том, что с местом в заборостроительной общаге мне пришлось распрощаться на одном из этапов оформления перевода, а вот в общежитие МИРЭА меня селить не собирались. Формально из-за отсутствия мест, а неформально – из-за того, что у них в корпусах ошивалось какое-то запредельное количество народа, среди которого попадались и уже окончившие обучение выпускники, и отчисленные товарищи, не спешившие возвращаться на историческую родину. Конечно, если бы я проявил подходящую случаю настойчивость, койкоместо для меня нашлось, но я не пошел на обострение отношений с комендантами, потому что не собирался заселяться в этот клоповник на Юго-Западной. Вот тогда-то на помощь и пришла Елизавета Петровна.

Строго говоря, я ещё никуда не прописался – и даже не выписался из старой общаги, просто не хватило времени. Но Елизавета Петровна была согласна прописать меня на Новоалексеевской – причем не временно, а постоянно. Предложение было, конечно, заманчивым, но в каком-то варианте развития событий могло серьезно подпортить наши с бабушкой отношения, поэтому я настоял на временном штампе. Впрочем, заниматься этим я собирался уже в августе, когда мы с Аллой вернемся в Москву с моей родины.

Александр Васильевич немного помолчал.

– То есть мать тебе не доверяет? – уточнил он.

– Мне сложно судить, – я развел руками. – Но она предлагала прописать меня постоянно, на временной я настоял.

– И почему же?

– Чтобы не создавать лишних точек напряжения, – я улыбнулся. – В принципе, я могу и в тамошней общаге всё оформить, дело привычное, но если вы меня отсюда не выгоните, то будут дополнительные сложности – в поликлинику, например, мотаться далековато. На остальное, кажется, это не влияет.

– Не влияет, да...

Он наконец выдвинул стул и уселся на нем, опершись левым локтем на столешницу. Я почувствовал, что пора подводить какой-то итог – впрочем, я был уверен, что выгонять меня не будут, хотя