как система взглядов; оно не дает, например, систематического ответа на вопросы типа «В чем смысл жизни?» или «Какова природа человека?» (ср. в данном сборнике анекдоты № 781 «Где истина?», № 776 «Один ответ на сорок вопросов» и др.).

Дух суфизма может быть выражен только парадоксом. Суфийские сказки и притчи «ведут читателя незнакомыми путями, втягивают в непривычные формы жизни; иногда они рассчитаны на интеллектуальный шок... В некоторых историях мудрец играет роль простака, демонстрируя образ мысли и поведения, который хочет обличить». Западные исследователи, замечает Р. Орнстайн, долго не понимали внутреннего смысла таких историй, рассматривали их как простой пересказ анекдотов, литературную забаву восточного базара. Однако развлекательный аспект суфийских историй можно сравнить с «корзиной Моисея»; цель их — прикоснуться к слоям психики, до которых не доходят доводы разума, и «установить в человеке средство общения с истиной в ее несловесной форме».

Истории о Насреддине, его парадоксальные высказывания и шутовские действия издавна были для суфиев темой медитации. Наставники-суфии давали их своим ученикам для обдумывания, толкования. То, что сейчас кажется просто забавным анекдотом, в определенном контексте могло восприниматься как притча. Такого рода притчам отнюдь не был чужд комический элемент — это характерно именно для неортодоксальных религиозных течений.

Речь, естественно, идет не о том, что реальный (вернее, гипотетический) Насреддин был суфием[34], а лишь о тех сторонах его образа, которые могли быть интерпретированы в духе суфийских парадоксов. Это опять позволяет внести некоторые поправки в сказанное о нем. Присмотримся хотя бы, как он ворует (ср. № 333—345). В самом ли деле это настоящий вор? Тем, кто было подумал так и привлек Афанди в свою шайку, пришлось быстро раскаяться (см. узбекский анекдот «В доме воры!», № 349). Кажется, он только ищет возможность, чтобы попасться, позабавить людей нелепым оправданием, а может, и не просто позабавить. Суфии, дервиши, равно как греческие киники и русские юродивые, демонстративно выказывали презрение к чужой собственности. Не выгоды они ищут. Насреддин по сути своей бескорыстен и, как правило, действует в убыток себе — поэтому он обычно беден, а если и богатеет, то ненадолго нелегко расстается с имуществом. Он шутит и радуется, узнав, что горит его дом («Наконец-то я избавился от блох и мышей», см. № 577), нередко сам портит, уничтожает свою собственность (№ 578, 621). А как он торгует — словно нарочно в убыток себе, во всяком случае вовсе не заботясь о прибыли, — «только бы друзья видели, что торгую» (№ 288). Он как бы играет в жизнь, насмешливо моделируя разные ситуации в поучение другим, хотя по всегда и не сразу поучение бывает понятно. Человек, который отдает на хранение такому насмешнику, скажем, мед (№ 347), заведомо рискует; лучше бы ему поискать хранителя понадежней. Шут, дервиш, глядишь, посмеется над ним — как будто продемонстрирует притчу или басню.

Нередко жертвы его проделок, развеселившись, все ходже прощают и даже вознаграждают его (см., например, турецкий анекдот о том, как ходжа крадет хлеб у булочника: «Когда об этом узнал булочник, он даже оказал ходже помощь и постарался вернуть ему хорошее расположение духа», № 321).

Анекдот обычно обходится без морали или толкования смысла. В ходе своего многовекового фольклорного бытования он от этого смысла уже оторвался; его в этом контексте можно назвать секуляризированной притчей. Сам герой все больше сближается с другими, чисто «светскими» хитрецами, плутами.

10

Особую, весьма обширную группу анекдотов о шутовстве Насреддина составляют те, где он выступает как шут при дворе властителей.

Большая часть этих анекдотов связана с именем Тимура. Анекдоты о Насреддине и Тимуре принадлежат к числу ставших наиболее рано и широко известными в Европе; недаром А. Газо в книге «Шуты и скоморохи всех времен и народов» [28] относит Насреддина именно к числу придворных шутов. В России первые рассказы о Насреддине сообщил в своей «Истории Турции» Дмитрий Кантемир, молдавский господарь и известный писатель, бежавший к Петру I. Это тоже сюжеты из «тимуровского» цикла: как Насреддин принес Тимуру в подарок инжир (ср. наш № 883), как он делил «награду» с начальником стражи (ср. № 428). Третий сюжет, по Кантемиру, не имеет прямых аналогий в нашем сборнике (ср., однако, № 350): это рассказ о том, как Насреддин получил от Тимура десять червонцев на постройку дома. Он поставил в поле одну дверь с засовом и замком. Память об этой двери, по словам ходжи, будет говорить потомству о победах Тимура. Над высокими триумфальными воротами Тимура будет плач, а над дверьми Насреддина — смех. В. А. Гордлевский замечает, что все эти сюжеты относятся к числу бродячих. «Впоследствии — пишет он, — количество „исторических“ анекдотов о ходже Насреддине из эпохи Тимура увеличилось» [5, с. 248—249]. «Вокруг ходжи Насреддина собралось все, что только уцелело о Тимуре» [5, с. 249].

Слово «исторических» не случайно взято В. А. Гордлевским в кавычки. Мы мало знаем о «реальном» Насреддине; тем более легендарны рассказы о его встречах со знаменитым завоевателем.

Тимур (Тимурленг, Тамерлан) — среднеазиатский эмир и полководец (1336—18.11.1405), покоривший обширные пространства, в том числе Хорезм, Иран, Закавказье, совершивший опустошительные походы в Турцию и другие страны. Естественно, в памяти народов этих стран сохранились предания и легенды, связанные с личностью жестокого хромца (Тимурленг — значит Тимур Хромой). Вопрос о том, мог ли «исторический» Насреддин встречаться с Тимуром, естественно, занимал исследователей. Ни предполагаемый турецкий прототип Насреддина (1206—1284/85), ни Насиреддин Туси, живший в XIII в., не были его современниками[35].

В. А. Гордлевский полагает, что в фольклорных источниках произошло довольно обычное смещение хронологической перспективы: «Народная память перепутала монгольское нашествие XIII века и нашествие Тимура в XV веке» [5, с. 248]. Имена Тимура и Насреддина оказались, видимо, просто наиболее яркими, и поэтому фольклор связал именно с ними сюжеты о властителе и народном шуте-хитреце[36]. В некоторых турецких анекдотах Насреддин выступает как современник сельджукского властителя султана Ала ад-Дина Кей-Кубада (XIII в.). В то же время Н. Османов [8, с. 5] отмечает, что в персидских анекдотах нет попыток связать Насреддина с каким-либо реальным историческим лицом: персонаж, противостоящий ему, называется вообще «правитель», «эмир». То же относится и к рассказам некоторых других народов.

Для такого сборника, как наш, вопрос о тождественности фольклорного Тимура с историческим тем более является второстепенным. В выделенном цикле анекдотов речь идет прежде всего о взаимоотношениях Насреддина с неким обобщенным правителем. И отношения эти заслуживают особого разбора.

«Придворные шуты существовали уже в самой глубокой древности, — пишет в своей книге А. Газо. — В „Рамаяне“ упоминается о шуте,