– Я пришёл вас просить об поблажке, – сказал Куно, – у меня есть девка богатой торговки, которая мне слово и перстень дала, позвольте мне ещё раз пойти о ней вспомнить. Если она сдержит слово, может, и выкуп заплачу.

– Тем лучше! Рыцарское слово, – подхватил Брохоцкий, – через четыре недели прибудете в Брохоциц. Большого выкупа вам не назначу, но вы знаете, мы не получаем жалованья, служим на собственные издержки: выкуп и добыча – это вся оплата за поломанные кости и испытанную бедность.

Староста начал осведомляться, как далеко было и что за девка к нему сваталась, и от слова к слову он узнал наконец всё, даже прыснул смехом.

– Дьявол – не девушка, – сказал он, – смотреть на неё, конечно, мило, а жениться бы врагу не желал; но кому что нравится, советовать трудно. Видно, из вас рыцарь храбрый, когда за это хватаетесь. Итак, езжайте и возвращайтесь.

Было в то время между всеми вооружёнными людьми, хотя бы из вражеских лагерей, такое братство, что Брохоцкий, отпуская пленника, пожалел его, что раздет был и не мог пристойно появиться перед мещанкой. Дал ему поэтому и пару добрых крестоносных коней, и седло одно красивое, и шитую делию, и одежды, в которых была нужда, чем захватил сердце Дингейма.

Таким образом, они расстались в Быдгощи как можно лучше, а что Куно, дав рыцарское слово, вернёться, в том староста вовсе не сомневался. С проводником не было трудно, пустился поэтому граф одиноко к Торуни, хорошо подковав коня, потому что морозы уже начинали сковывать и замёрзшая земля была твёрдой.

В дороге несколько раз его ловили то польские отряды, то тевтонские; но он показывал бумагу, что был пленником на слове, а такому ничего не делали ни с одной, ни с другой стороны; пожалуй, если бы его поляки с оружием в битве взяли, в таком случае, отказали бы ему от чести, сложил бы на площади голову.

В Торуни действительно уже возвращено было господство Ордена, который клокотал бессильной местью, готовился к возмездию. Все, на которых падало подозрение, что королю не только служили, но слишком были ему послушны, были вынуждены теперь терпеть суровое наказание.

Плауен, избранный великим магистром, с чрезвычайным рвением суетился для возвращения Ордену потерянных сил; но потери были огромны, страна измучена, люди рассеянны, замки опустошенны и та башня, полная дукатов, о которой рассказывали в толпе, должна была значительно опустеть. На самом деле от продажи земли в Чехии потекли значительные суммы, но на новую вербовку тоже огромные были нужны.

Хмурым утром приехал Куно в Торунь, постоянно по дороге и в воротах спрашиваемый, кто он и с чем ехал, ибо боялись предательства. Не хотел он заезжать прямо в каменицу пани Носковой, чтобы одеться пристойней и прийти в лучшую пору, ибо было слишком рано. Вернувшись в постоялый двор «Под конём», потому что в то время нигде отдельных комнат для путешественников не было, он должен был вместе с другими пойти в нижний холл, где и шум был, и толпа была значительная. Одни вставали с постлания на полу, отъезжали другие, брил цирюльник посередине, рядом с большим огнём играли замёрзшие, а девки, разговаривающие с весёлыми постояльцами, готовили и пекли, что было нужно.

Постоялый двор был немилый и неспокойный, но другой в это время путешественник не нашёл. Посланцы, курьеры, мелкие торговцы, возницы, несколько наёмных солдат: всё здесь в куче варилось, ругалось, кричало, а нередко ссорились и хватались за ножи. Нашёл себе всё-таки угол Дингейм, где мог саквы свои развязать и одежду сбросить. Служащая принесла ему кубок гретого вина, которого он требовал, и, посмотрев в глаза и подбоченясь, спросила, не к Носковой ли он приехал?

Куно узнал в ней служанку, которую там видел, но, желая её расспросить, слова не мог найти: она ушла к горшкам, пожимая плечами.

Таким образом, оставив лошадь и красиво одевшись, пошёл он в каменицу. Дверь была открыта, также наверху, когда постучал, ему велели войти. В известной комнате снова также прибранной, как была, сидела на стуле Носкова, заложив руки, а рядом с ней молодой ещё, здоровый и красивый мужчина с усами и бородой, в полурыцарской одежде так, что узнать было трудно, горожанином ли был или солдатом. Поза, в какой он сидел, извещала, что был он тут как дома; наклонившись немного к вдове, с ногой на ногу запрокинутой, одной рукой покручивал усы, а другой упирался в бок. Носкова на него сладко обратила глаза, когда на пороге показался Дингейм. Его появление, по-видимому, её смутило: немного задвигалась и, удивлённая, сложила руки.

– Вы возвращаетесь к нам как бы с другого света, граф Дингейм, – воскликнула она, – свидетельствовали люди и мы все были уверены, что вас под Короновом убили; находились даже такие, что тело видели.

– А всё-таки живой перед вами стою, – сказал Дингейм.

– Благодарите Бога, ибо там, я слышала, войско Ягайлы убило много нашего рыцарства.

– Я был свидетелем этого рыцарского дела, – вздыхая и оглядываясь, добавил Дингейм.

Во время этого короткого разговора, сидящий мужчина мерил его глазами. Вдова указала на него рукой.

– Поднадоело мне вдовство и сиротство, – отозвалась она, – а вот видите мужа моего, господина Павла Гентша, рыцарского человека, которому уже несколько недель я являюсь супругой.

Господин Павел слегка поклонился. Граф Куно не мог скрыть своего удивления, потому что после такого долгого вдовства, не думал никогда, чтобы Носкова свою свободу на супружеское ярмо могла сменить. Видно, это отражалось и в его лице, так как вдова начала быстро объяснять, что уже дольше так жить было невозможно.

– Терпелось, терпелось – а ну, однажды конец нужно было положить этому. С людьми справиться не могла: было что терпеть за грехи. Теперь такого степенного и достойного выбрав себе супруга, отдыхать смогу по крайней мере.

Начала она затем рассуждать над тем, как Вольф постарел, как подкрался беспорядок и понесла потери перед войной. Дингейм напрасно ждал какого-нибудь упоминания об Офке и оглядывался во все стороны, ища её. Заметив это, пани Носкова начала что-то шептать на ухо мужу, а тот, рад не рад, встал и, закрутившись по комнате, вышел.

– Где же ваша дочка? – спросил нетерпеливо Дингейм.

– Садись и слушай, – начала вдова, – это неблагодарный ребёнок.

И начала она поплакивать, больше, может быть, для приличия, чем от большой жалости.

– Попался мне этот степенный человек, –