богатство ночи было перед глазами. Как ни грандиозно было зрелище ночной степи, оно не подавляло его, — наоборот, именно в эту минуту он казался себе сильным. Нужно ли было ему больше, чем он имел на своей Кубани? Нет, пожалуй.

И вот раздался звонок из Москвы. Он, этот звонок, все рушил... Дело не в английском, в котором он поднаторел порядочно, единоборствуя с заморскими доками, поставляющими машины, — кто-то подсмотрел, как он утвердил степной град. Подсмотрел и оценил. Как раз такой человек, рачительный и волевой, способный к самостоятельному разумению и действию, необходим внешнеторговому ведомству. Он воспротивился с той отвагой, на какую был способен, но получилось все наоборот: каждый его довод выталкивал как по заказу контрдовод. Оказывается, его работа на Кубани дала ему возможность накопить как раз такой опыт, какой был необходим его новому посту, основы опыта, остальное приложится — его данные убеждают в этом. Разговор был лишен категоричности; более того, он был терпим, но он не оставлял сомнений: там, на Кубани, найти человека легче, чем тут.

Он понимал, что борьба не равна, — он сдался. Не так-то часто ему приходилось менять место в жизни, но он заметил: в каждом новом деле, за которое он брался, он старался отыскать черты дела старого. Как ни далеко отстояло его новое положение от того, что было раньше, он стремился найти в нем свойства того, что делал на далекой Кубани. Что именно? Способность открывать для себя новое, постигать это новое. Ну что ж, окончательные выводы делать было рано, но что-то он успел подметить. Новое положение дарило редкую возможность увлечься: с каждым начинанием будто возобновлялись молодые годы, ничто так не обещало ему радости этих лет, как увлеченность. И было еще одно, что сближало прежние годы с нынешними: очень хотелось помериться силами. Скрестить шпаги с тем невидимым противником, который вдруг возник в твоей жизни как бы из небытия, и показать, что и мы не лыком шиты!.. Нечто подобное ожидало его сейчас, и он весь будто напрягся, потаенные силы его пришли в движение...

Он сохранил способность глядеть на себя со стороны. Он не обманывался, понимая, что новое дело многосложно и потребует от него такой энергии ума, какой, быть может, прежнее не требовало. Напутствуя, московские коллеги осторожно поощряли Ипатова: «Там есть один настоящий человек — Ярцев. Мудр и осторожен — держите его подле...»

Не оспаривая мнения коллег, Ипатов стремился составить и свое представление о Ярцеве. В этом человеке многое было симпатичным Александру Петровичу. Маленький, заметно светлоглазый, с крупной родинкой у крылышка носа, с седыми висками и седыми завившимися бровями, он, пожалуй, был не очень-то приметен, но в его внешности было и обаяние, и благородство. Вопреки возрасту, его память была свежа и вбирала множество имен и лиц, — очевидно, сказалось постоянное обращение к этим лицам и именам. Иван Сергеевич не был рохлей — умел работать в темпе, что было бесценно для торгпредских дел. Он был обязателен и неизменно радушен. Все это делало общение с ним для Ипатова приятным. Александр Петрович звал старина «Сергеич», и это безошибочно свидетельствовало: Ярцев пришелся по душе начальству... Когда Ярцев впервые попал за границу, в каком веке? Именно, в каком веке? Такое впечатление, что он жил тут вечно и так напитался здешним воздухом, что его не отличить от аборигенов... Старик, разумеется, отменно честен, а уж как бескорыстен, однако сочтет за доблесть обойти партнера на повороте... Именно — обойти на повороте, быть может, даже срезав угол. Мораль у Ярцева проста: а почему я должен быть лучше партнера? Ведь он, партнер, не пощадит меня, если ему представится такой же случай? Однако, какая следует из этого мораль для Ярцева? Если надо обойти на повороте, не делать из этого проблемы — обходить... Были тут сомнения у Ивана Сергеевича? Пожалуй, нет, — велик был гипноз удачи. И как Ипатов?.. Не гипнотизировала ли удача и его?.. Если это была удача, какой смысл ставить ее под сомнение? Свое значение имело и иное: совет исходил от Ярцева, все остальное было производным...

Ярцев был не чужд пристрастиям Александра Петровича — играл сносно в шахматы, знал толк в коктейлях, обожал застолье и недурно пел. Единственно, что не мог победить Иван Сергеевич, — это... Впрочем, тут Ипатов мог быть и несправедлив к своему старому другу. Однако что приходит на ум Ипатову? Едва ли не в первые дни после приезда Александр Петрович поехал на Сену. Знал, что вдоль берега букинисты расположили свои развалы, чем-то напоминающие, как об этом доложила памятливая история, распродажу книжных сокровищ, у Китайгородской стены.. То, что предстало глазам Ипатова, воодушевило его: река книг, быть может даже более мощная, чем та, что несла воды рядом. Конечно, было немало хлама, но было и нечто бесценное, например библиотека русской классики, изданная Марксом: эти ряды книг в коричневых с тиснением переплетах он однажды видел в одном старомосковском доме и едва не умер от зависти. И вот это собрание здесь. Ипатову стоило усилий, чтобы не купить библиотеку на корню, однако три десятка книг он все-таки погрузил в машину, немало стеснив Ярцева и даже вызвав его неудовольствие, правда едва заметное... Все происшедшее давало Александру Петровичу основание корректировать свое мнение о Ярцеве, но он сдержал себя — он был бы не Ипатовым, если бы позволил себе это. Легкая тень разочарования могла бы лечь на его отношения с Ярцевым, но не легла — он не любил плохо думать о людях, которым доверял. Поэтому старался заставить себя забыть происшедшее и действительно забыл.

Пришло приглашение от мексиканцев, и Ипатов поехал. Поехал, припоздав. Не без умысла: хотел прибыть туда, когда там уже будет Гастон Жуэ. К тому же психологически выгоднее прийти, когда человек, который тебя интересует, уже на месте, — хочет он или нет, а ты невольно попадаешь в поле его внимания и, представившись хозяину, как бы представляешься и ему. Нет, нет, сама церемония знакомства упрощается: на приеме появился новый гость, и есть необходимость познакомить его с теми, кому он неизвестен.

Мексиканцы вынесли свой прием под кроны посольского сада. Сентябрь здесь не зноен, но под открытым небом приятнее, чем в посольских апартаментах. В его восприятии зеленое дерево, освещенное электричеством, как нельзя точнее соответствует настроению и краскам латиноамериканского приема, где задает тон и повелевает веселая бронзоволикость... Символический котел, в котором смешалась