Ну можно рыбу

Как ты тогда делала

Зубатку?

Да

Хорошо)

Но мне покс

Ок.

Ок-ок, а сама улыбнулась.

* * *

Малик сложил растрепанные журналы неровной стопкой и отдал их в сестринскую. Его любимой медсестры не было, приняла у него кипу неприятная женщина, опрыснув Малика с ног до головы черным взглядом. Там же, в этой комнатке размером с шатер, со всегда включенным старым пыльным телевизором и покосившимся шкафом, он эти журналы и взял. Теперь они были ни к чему: он читал их сначала сам, затем – парнишке, замотанному в бинты как в саван, потому что сам тот читать еще не мог, да и вообще ему странным образом становилось хуже (за чтение вслух мать этого парнишки, странная суетящаяся женщина с пучком высохшей травы там, где обычно у людей волосы, была Малику благодарна). А теперь Малик выписывался. Сильно лучше ему не стало – всё еще давило в ребра, болела голова, но хоть больше не рвало и спали отеки, а таблетки убирали дрожь. Сказали, что такой радости не дождется – долечиваться за счет России. На ноги поставили – и иди, а то, может, тебе еще спину помассировать, а? Из службы миграции человек уже ждал у лифта. Вчера приходил, говорил, что дата депортации назначена, куплен билет. – За счет государства, – поджимал тот губы, узкие, бледные, игрушечные. – Не бойся, госконтракт с авиакомпаниями, много на таких, как вы, не тратим. Да не тратьте, и не просим.

Малик подошел к парню. Тот как обычно лежал, спеленутый, стесняющийся утки у кровати. Лежал, слегка улыбался и смотрел тоже с улыбкой, давно так на Малика не смотрели. Хороший парень – Макс. Малик. И что-то такое толкающее внутри, крутящаяся спираль, как Млечный Путь, весь этот странный мир.

Он протянул руку. Парень ее пожал – старался покрепче, но ладонь быстро ослабела и начала выпадать из ладони Малика. Тот задержал ее, обхватив двумя руками.

– Выздоравливай.

– И ты. – Макс мотнул белой головой, как бы показывая на оставшиеся маликовские синяки. – До конца.

Малик улыбнулся и, уже отвернувшись, старался убрать улыбку с лица, хотя та очень хотела остаться. Перед выходом из палаты он глянул на стену, на которую смотрел последние несколько дней: потрескавшаяся краска, выцветшая зелень, кусты клубники, кусочек ягоды, бледно-красной, отвалился и бесшумно упал на пол.

* * *

Заходя в кафе, она понимала, что всё впереди. Что она еще ничего не поняла, не почувствовала, волна еще не подбежала и не накрыла. Они вчера простились с Димой, и Настя была счастлива за него, а за себя, про себя – еще ничего не знала. Окна были прострелены летним солнцем, и казалось, что всё хорошо.

Сережа встал, пододвинул ей стул и сел обратно. Улыбнулся смущенно, мелко. Нам надо встретиться, ты можешь сегодня? Может, за обедом? – Да, я как раз сам хотел позвонить. Давай в три? В «Алиби» у моей работы. Настя была решительна, но легка – такая легкость всегда даруется тому, кто прощает. И Настя простила мужа, решила сойтись (хотя, конечно, нам нужно будет много работать над всем этим, может быть, даже обратимся к семейному психотерапевту, не знаю, посмотрим, если тоже захочешь), переехать к нему обратно и – закончив с приветствиями и дежурными любезностями о делах и что нового? – собралась ему это сказать.

– Слушай, мне тебе нужно кое-что сказать… Кхм, хах, прозвучало как в сериале, да?

– Да, есть немного. Но это было даже мило. Что такое?

– В общем… этот месяц, что мы жили по отдельности… были не вместе… сначала мне показалось, что всё это нехорошо, некрасиво. Но потом, когда уже эмоции, так сказать, улеглись, мне стало понятно: так, наверное, действительно правильно. В общем, я дам тебе развод, как ты и хотела.

– Что?! – зазвенела чашка о блюдце.

– Не переживай, я согласен на любые условия, я сам виноват, я понимаю. Сделаем всё мирно…

– Какой же ты идиот…

– Что?

– Я уже простила тебя.

– Простила?

– Да. Конечно. Я поэтому и позвонила. Хотела сказать. Ты, конечно, та еще сволочь, но я надеюсь, что этого больше не повторится. Я и маме уже сказала, что мы от нее переезжаем обратно. Вещи почти уже собрала.

– Слушай, я…

– Но хорошо, что ты понимаешь, что виноват. Это большой шаг.

– Э-э…

– Я еще не решила, чем буду заниматься. Но в коррекционку меня уже вряд ли возьмут. Просто дома я сидеть не хочу, но теперь я, конечно, буду внимательнее к тому, что у нас творится. Крис бы отвести к психологу еще…

– Послушай меня.

– Да?

– Ты не так поняла. Я решил… я действительно решил, что так будет лучше. Если мы разведемся. Я думал эти три недели и пришел к выводу, что не хочу. Не хочу дальше продолжать. Всё.

– Всё? Всё?

– Да. Всё.

Настю как облило кипятком, вот этим горячим чаем, который обжигал губы, расслаивал нёбо.

– И что… и что ты будешь делать? Уйдешь к своей Вите?

– Настя…

– Что я буду делать? Ты был с ней? Все эти три недели ты был с ней?

– Это неважно.

– Ты был с ней?! Это она тебя надоумила?

– Э-то-не-важ-но.

– Господи… да ты не идиот. Ты мудак… ты конченый мудак!

– Как я сказал, сделаем всё тихо. Без скандала. Я соглашусь на твои условия. В пределах разумного. Пусть твой адвокат – найди адвоката, – пусть твой адвокат пришлет всё моему. Номер его у тебя есть. Есть, да? Мы обсудим. Хорошо? Я, конечно, буду тебя поддерживать, буду обеспечивать после развода… какое-то время. Пока ты не встанешь на ноги. Вот. «Мерседес», конечно, твой. Да. Если захочешь, могу помочь с работой. Только не в моей фирме. Поспрашиваю у знакомых, если хочешь. И оплачу следующие полгода учебы Кристи. Документы на развод я тебе пришлю. Окей?

– Ты… ты это что? Ты это всё сейчас серьезно?

– Прости. Я не хотел тебя обидеть, прости. Мне очень неудобно.

– А, тебе неудобно…

– Поэтому я иду тебе навстречу. Но я всё решил. Извини, но я понял, что… в общем, я думаю, так будет лучше. Надеюсь, у тебя тоже всё сложится.

* * *

– Ну че?

– Счастлив, наверное?

– Наша знаменитость.

– Ага, щас автографы брать начнут.

Два веселых лица очень похожи. Свешиваются над сиденьями спереди и смотрят на Диму.

– Отстаньте, – буркает он и отворачивается к окну. Веселые лица маячат сбоку. Но Дима их почти не замечает. Достали. Неинтересно. Он устал от