На ночевку остановились возле очередного безымянного ручья, журчащего среди высоких трав. Лежа в шатре на спине у дремлющего на ногах мамонта, Ширам сквозь занавеси поглядывал вниз, где у огня хлопотал Хаста. Костер, потрескивающий во тьме, наполнял его душу покоем. Как ему прежде хотелось скорее миновать неприветливый Змеиный Язык — а теперь холодный, завывающий ветер плоскогорий радовал его сердце. Проклятые леса с их коварными обитателями остались далеко позади. Скорее бы домой!

Впрочем, Ширам вполне понимал, что положение их по-прежнему опасное. Особенно сейчас, когда он ранен и неизвестно, встанет ли на ноги. Хоть Хаста и сказал, что тяжелых ран нет, но спина отзывалась острой болью на каждое движение, а при малейшей попытке встать накатывала тошнота и мир начинал кувыркаться перед глазами. Но для накха склониться перед требованием тела было делом глубоко позорным. Тело должно было мочь все, что требовал дух, но никак не наоборот.

— Я подстрелил утку! — раздался снизу радостный голос Аюра. Судя по голосу, царевич был в отличном здравии и хорошем настроении.

— Сегодня у нас будет добрая еда! Жаль, нет повара — он бы сейчас ее приготовил. Хаста, вели своей мохначихе ощипать птицу.

— Зачем ощипывать? — возразил жрец. — На берегу ручья вдоволь глины. Обмажем и запечем.

— Что, так тоже можно?

— Обещаю, будет вкусно.

— Хорошо, — кивнул Аюр. — Я схожу еще поохочусь. Шираму нужно сделать мясной отвар. Он хорошо поднимает на ноги. Помню, еще там, в столице, я как-то захворал, и меня поили таким отваром по три раза на день, чтобы придать сил. Сейчас птиц летит много. Я позабочусь, чтобы у Ширама каждый день был свежий отвар.

«Позабочусь». От этого слова у накха отчего-то перехватило дыхание. Неужели это и впрямь говорил царевич Аюр или ему это мерещится? Должно быть, пребывание в диковинном святилище не только излечило раны царевича, но и даровало ему качества, прежде неведомые. Если, конечно, ему все это не чудится после падения на скалы…

Аюр говорил еще много — о скором возвращении, о том, что непременно расскажет отцу об отваге и преданности своего старшего друга и наставника. И о великих познаниях Хасты упомянуть, конечно, тоже не забудет.

— А скажи, светозарный, ты помнишь о том, что творилось в храме на вершине горы? — осторожно спросил Хаста.

Аюр озадаченно замолчал.

— Помнишь, как в тебя попала стрела, как я прижигал тебе рану? — подсказывал жрец. — Как тебя несли в святилище?

Царевич помотал головой. Хвала Солнцу, как прижигали рану, он не запомнил, и как тащили его на скалу — тоже. Он очнулся только в храме, и все, что ему запомнилось, — это чудовищная боль. Хаста пытался поить его, но раненый не смог выпить ни глотка. Так плохо ему не было никогда в жизни. Рука горела и совершенно не слушалась его. Хаста хотел примотать ее к телу, но Аюр не давал к ней прикасаться. Как сквозь сон, слышались ему причитания Хасты и ругань накха.

«Святое Солнце, что же нам делать?! Мы можем не довезти его, он очень плох…»

«Я тебе не довезу! Давай ему свои снадобья!»

Но что было потом?

— Я видел звезды, — с невольным удивлением произнес Аюр. — Небо, усеянное звездами, оно было и сверху, и снизу. Я парил среди звезд, меня нес ветер, подобный дыханию бога. Я слышал удивительные песни…

— Похоже, солнцеликий, ты побывал в Верхнем мире без всякого священного дыма! — с легкой усмешкой заметил Хаста. — Говорят, потеря крови способствует этому… Что еще ты помнишь?

— Потом я вспомнил твои слова, Хаста.

— Какие?

— Когда мы гадали в начале пути и я засмотрелся на небесные видения, ты крикнул мне: «Смотри вниз!» Вот я вспомнил — и посмотрел. И увидел домик, словно построенный из морской гальки… А потом…

Аюр умолк, вновь переживая те поразительные ощущения. Он чувствовал себя спокойным и огромным — как будто головой касался неба! Может, он уже стал богом? Перед ним, в жалком домике, лежала крошечная глиняная кукла. Аюр испытывал к ней жалость, тем более куколка была так похожа на него. Она плакала и корчилась, страдая от боли. Аюру захотелось помочь этой кукле. Он поднял ее, положил на ладонь и легко поглаживал, пока жар не отступил. Тогда он перевернул ее и провел пальцем по спине, вправляя выбитое при падении плечо. Что-то еще оставалось? Ах да, у куклы еле держалась рука — вот-вот отвалится! Он бережно приставил ее на место и загладил расходящиеся края раны. Потом положил ее на место. И, довольный своей работой, закрыл глаза и уснул…

— Что, что потом? — спрашивал Хаста.

— Потом я очнулся внизу, на тропе, и из леса вышли мамонты. Ты кричал и махал мне рукой, сидя на холке Айхо…

— И больше ничего?

Аюр развел руками.

— А ты что видел, Хаста?

— Гм… Да тоже ничего особенного, — промычал рыжеволосый.

— Совсем ничего? — усомнился царевич. — Ты же жрец! Я-то думал, что все эти чудеса — твоя работа.

— Моя?!

— Разве не твоими молитвами меня исцелил и спас Господь Исварха?

Хаста промычал что-то невнятное.

Он на всю жизнь запомнил, как бросился к сидящему возле очага Аюру и вдруг его отбросило в сторону, словно ударило невидимой волной. Никогда в жизни он не ощущал такого присутствия силы. За время своей службы в столичном храме молодой жрец повидал столько хитрых уловок, никак не связанных с подлинным благочестием, что никакого иного отношения к чудесам, кроме самого ехидного и недоверчивого, у него и быть не могло. Но это чудо было и величественно, и несомненно. Замерев на месте, преисполнившись благоговения, Хаста сидел и смотрел, как прямо на его глазах исцеляется рука Аюра. А потом все взлетело в воздух. Мир вспыхнул и развалился на куски — и снова собрался вместе только в лесу под скалой, в облике склонившейся над ним перепуганной Айхи.

Но что за сила исцелила Аюра и уберегла их от гибели? В самом деле это был Господь Солнце? Или то было местное божество ветра? Дикарская деревянная птица с дырами в груди? Да быть того не может!

— В любом случае по возвращении в столицу тебе следует принести щедрые жертвы Исвархе, — посоветовал он царевичу.

— Конечно! — слегка удивленно взглянул на него Аюр. — Как же иначе? Когда отец узнает об этом чуде, он будет счастлив. Бог лично вмешался и сберег жизнь его сыну — это ли не знак милости Исвархи к нашей семье?

Хаста покачал головой