Шрифт:
Закладка:
Каналья покрутил радио, и заиграли песни бабушкиной молодости: голосил кто-то типа Кобзона, но ретро-музыка вкупе с ретро-салоном и Канальей, курящим в открытое окошко, казалась гармоничной.
Словно я попал лет на тридцать в прошлое, да не к нам, а куда-то в Америку, и Каналья, щурящийся на солнце, с длинными волосами, которые треплет ветер, уж очень напоминает Траволту, а выжженные солнцем поля — прерии. Сейчас из этой заброшенной заправки на нас выбегут вампиры. Или зомби. Или маньяки…
А ведь Каналья и правда отдаленно похож на Траволту, только русоволосого. С его лица сошел алкоголический отек, кожа побелела, заплывшие глаза открылись, и стало видно, что они ярко-зеленые.
Он улыбался своим мыслям, наслаждаясь ездой. Что удивительно, у него все зубы были целыми, словно не было десятилетия алкоголизма и не он месяц назад побирался по соседям и походил на взрослого домовенка Кузю. Молодой еще мужик, жить ему и жить!
Он и собирался жить. Брал у бабушки инструмент и чинил машины у себя во дворе, яма там имелась, начал зарабатывать, вещами разжился.
В Васильевке я оставил деньги у бабушки, пересел на мопед и рванул домой, подгоняемый желанием поскорее узнать, как дела у друзей. Постоянно приходилось себя тормозить, чтобы не разгоняться и не рисковать влететь в колдобину. Думал, меня разорвет от любопытства, еле дотерпел.
Приехав к Илюхиному дому, спустил мопед в подвал и рванул к нашим.
Наташка и Гаечка валялись на матах — боролись. Димоны, Рамиль и Каюк резались в карты. Тимофей навис над Ильей и Яном, играющими в шахматы. Алиса смотрела, как Борис что-то рисует.
— Народ! — крикнул я. — Как дела?
Наташка показала «ок», но вскоре до меня дошло, что этот жест — ее заработок, три тысячи.
— Дим? — обратился я к обоим Димонам.
— Две восемьсот чистыми, — улыбнулся Минаев и выпалил: — Круто! Я думал, ничего не получится, фигня же ведь: пакеты и жвачки!
— У меня две двести, — отчиталась Алиса. — Нормально! А вы когда в Москву?
Мы с Наташкой переглянулись.
— Когда? — спросила она.
Все зависело от деда, хотелось бы сопроводить товар и посмотреть, как оборудованы торговые точки, заодно и польза от нас будет. К тому же Гаечка должна отработать с пирожками, парни смогут крышевать детей до двадцатого августа.
Сирот я пристроил старикам, пообещав им давать деньги на еду — пятнадцать тысяч ежемесячно, и даже закупил картошки, круп, сахара, яиц.
— Не раньше двадцатого, — ответил я. — Продайте все прежде. Илья, я опять с наглой просьбой! — Друг посмотрел на меня, Ян так и лежал, подперев голову руками, думал над следующим ходом.
— Тебе нужно позвонить? Ну, идем. Ян, подождешь?
Он кивнул. Как только вышли из подвала, Илья проговорил:
— Родители скоро поедут узнавать насчет усыновления.
— Яну сказали? — спросил я.
Илья мотнул головой.
— Как станет ясно, что это возможно, скажут. Вот, со дня на день. Так что будет у меня брат.
— Тебя это напрягает? — Я остановился возле его подъезда.
— Я обеими руками за. Он наш. Если бы не ты, пропал бы пацан. И родители к нему привязались.
Мы начали подниматься по лестнице.
— Они дома? — спросил я.
— Прикинь, да! — улыбнулся друг. — Отпуск кончился, начались трудовые будни.
— Лето — это маленькая жизнь, — процитировал я слова, выплывшие из чужой-моей памяти.
— Быстро пролетело, — сказал Илья, останавливаясь на лестничном пролете между третьим этажом и четвертым. — Две недели — и в зону.
При мысли о школе он аж позеленел. Мы ее ненавидели и называли зоной, хотя Илью не трогали, а меня не то чтобы травили — посмеивались и считали чудаком.
— Таганка, все ночи темные огня, — пропел я. — Таганка, зачем сгубила ты меня! Я твой бессменный арестант, погибли юность и талант. И как-то так. Но ниче, мы уже не те, нас голыми руками не возьмешь. Кому угодно наваляем.
Илья скривился.
— Мне никогда не нравилось бить людей. Ну почему они такие дебилы и не понимают слов?
— Не везде так, — воспользовался я знаниями себя-взрослого. — Есть гимназии, где не дерутся, а договариваются, но и там кого-то травят, просто более изощренно.
Только в военке и, общаясь с людьми, я узнал, что учиться, оказывается, бывает интересно! И бывает так, что дети любят свою школу и не могут дождаться сентября. Нравится в школе или нет, зависит и от характера, и от того, насколько ты этой школе соответствуешь.
Некоторых обижают везде, в какую бы школу они ни перешли. Другие, наоборот, сменив место учебы, пользуются авторитетом в другом классе.
Теперь я понимал, что в моем случае сработало сразу два фактора: я и не соответствую школе, построенной в поселке, обслуживающем винзавод, и сам был противным товарищем, мне все, кроме Ильи, казались идиотами. А получилось, и Димоны нормальные, и даже Рамилька, Гаечка так вообще классная, кто бы мог подумать!
— Может, переведемся? — спросил Илья.
— Это не выход. Нельзя бросать наших. Да и тут будем нормально, посмотришь.
— Ладно, посмотрим.
Мы поднялись в квартиру, и из спальни вышел Леонид Эдуардович.
— Привет, Павел. — Он жестом пригласил меня на кухню, и я пошел за ним.
Мы не стали занимать стулья, я оперся о стену. Хозяин квартиры сказал:
— Думаем с Лорой пока оформить опекунство. К следующему году, если все пойдет так же, у Яна будет наша фамилия. Хороший он парень.
Я улыбнулся от уха до уха. Как же здорово все сложилось!
— Спасибо, Леонид Эдуардович!
— Это тебе спасибо, Паша. То, что ты делаешь… — Он мотнул головой. — У меня просто нет слов!
Помолчав немного, он добавил:
— Я рад, что у моего сына такой друг. Тебе нужно позвонить? Телефон в твоем распоряжении.
Я вернулся в прихожую и набрал деда, он тотчас ответил и отчитался, что планирует организовать две торговые точки под крышей ментов, по обе стороны подземного перехода возле станции Перово. Продавщицу нашел одну, платить ей обещал три тысячи, на второй точке пока будет стоять сам.
Пообещав перезвонить в скором времени, я набрал бригадира и заказал виноград разных сортов и красивых чуть недоспевших груш, сто двадцать килограммов всего, а сам задумался об орехах и инжире — благо он
