Шрифт:
Закладка:
«Надо ж поменять!»
Вспомнил, что в сумке совсем не лапочки на замену, сантехник путь свой продолжил. Но недостаток сна сыграл роль. Только ногу занёс над уровнем ступеньки, как споткнулся и ключи потерял следом. А те в темноту улетели и где-то под ногами валяются. Не видно из без подсветки, не слышно без звукового сопровождения.
Вздохнув, Глобальный тут же телефон начал искать, чтобы фонарик включить. Голова уже не варит. Только разговор сверху слышно.
Невольно прислушался.
На первом этаже две девчонки стоят. Студенточки. Курят и хихикают. Одна и говорит:
— Катя, какие же мы с тобой дуры на пару. Надо было квартиру возле кладбища снимать.
— Это ещё зачем? — не поняла подруга. — Страшно же!
— Зато всегда есть что-то к чаю!
Прыснули обе.
Боря только поморгал, продолжил поиск телефона по карманам.
— А у меня же как в общаге было? — продолжила другая: Мне один парень куни делал. Лижет, лижет такой и вдруг говорит: «о, у тебя такая милая родинка возле булок, сейчас поцелую». Потом целовал-целовал, лизнул и добавил «о, пропала!».
И снова ржут обе как кобылы.
Боря только глаза закатил. Ему глубоко фиолетовы сейчас эти шутки. Ну или наплевать, забить, параллельно, до лампочки, до звезды, по бую и абсолютно всё равно, лишь бы поспать скорее.
Подрыхнуть, выспаться — это дело.
Фонарик сантехник всё же включил и тут же ключи под ногами обнаружил. Поднял и снова подниматься по лестнице начал. Студенточки тут же сигареты попрятали от мужика в форме сантехника, как от взрослого.
— Девчонки, бычки только в баночку, да? — обронил Глобальный, проходя мимо.
— Ага.
«Если не поспать, скоро за папика примут», — заявил внутренний голос: «Можно запретить людям курить в общественных местах, включая подъезды, но кто сказал, что студенты будут следовать генеральному плану Кремля?»
Одна другой только тихо так сказала, на хмурого сантехника поглядывая:
— Валим отсюда, Катя.
Подруга только кивнула и добавила со смешком:
— Катим отсюда, Валя!
«Вот же дуры», — ещё подумал Боря, продолжая восхождение по ступенькам.
«Ну ты и старпёр!» — добавил внутренний голос: «Нет, чтобы зайти и перевоспитать… всё? Не можешь?»
Сантехник не мог.
Как в лёгком тумане, Глобальный поднялся на второй этаж. Там всего три квартиры. В третьей однушке вообще словно никто не живёт. Там дверь только стальная, словно под служебную заточена, а под ней ни коврика, ни следов. Бесхозная стоит. Хоть тоже с молотка покупай и устраивай свой подъездный пентхаус.
Раньше в таком случае он обязательно наварил бы дополнительную дверь на вход, чтобы никто лишний не поднимался, не плевался и бычки не бросал. Но современные норма безопасности, это делать не позволяли так же просто, как в «девяностые». На крышу доступ должен быть, даже если этажа всего два.
Тут же забыв про дверь, Боря ключ в замочную скважину сунул. Не идёт. Там уже ключ был.
Глобальный дёрнул ручку и легко открыл дверь. Не заперто.
«Входите, люди добрые, берите, что ни попадя», — добавил внутренний голос: «Ну да. Вале с Катей нужнее!»
В квартире ни звука. Отец ещё спит. Но света с утра уже достаточно, чтобы разглядеть в коридоре не только зимние мужские говнодавы на высокой подошве, но и тонкие, изящные сапожки на приличного размера каблуке.
Цветами пахнет. А ещё духами приятными повеоло. Не такими, что ландышем тебя по обонянию наковальней бьют, а тонко по носику постукивают, озадачивая.
«Ну батя даёт», — ещё подумал Боря и уже начал раздеваться в коридоре, когда понял, что смотрит на одежду зимнюю.
С минуту. Безотрывно.
Там всё просто: вот батин пуховик висит, где перья лезут. Старый такой, с ещё теми молниями, что скорее палец прожуют и не подавятся, чем заедят. А всё от того, что от спальника взял советского. Но вот, рядом, совсем другое дело висит. Нежная, женская одежда зимнего периода. Более того — как родная. И гораздо роднее.
«Потому что — Натахина одёжка», — подытожил внутренний голос, пока Боря на пороге завис в разутом, но еще не раздетом виде.
Мыслей сначала было очень много, а потом разом все кончились. Снял только куртку, шапку стянул и устало прошёл по коридору в комнату. Что-то заставило остановится у двери в зал. Там приоткрыта. И видно, как нога батина торчит из-под одеяла с ногтем, который можно принять за заточку. А рядом рыжей шерсти клок на подушке.
Нет, то, конечно, не шерсть, а локон. Но принадлежит-то он Наташке Новокуровой, а значит, шерсть.
«И вообще рога у неё и копыта, а не чувства к нему и желание семью заводить!» — возмутился внутренний голос: «Потому что будь иначе, не ночевала бы с отцом под одним одеялом в обнимку».
И такая Борю злость взяла, что вошёл бы и поубивал всех. А может, даже покричал всласть. Но лишь зевнул устало.
Как следует так зевнул, до слёзок в глазах. И так вдруг на всё начхать стало, что вообще одинаково всё. Ни жарко теперь, ни холодно. До звезды, не парит и всё равно уже, что с обоими будет. И если все степени безразличия на какой-то другой язык с русского переводить, то покроется потом переводчик. А потом взвоет и пустит себе пулю в лоб. Которую тоже не переварит.
Но Боре уже не хотелось стреляться. Он прошёл в комнату Степаныча мимо зала, стянул штаны, скинул рубаху, и вроде пёрышком над диваном навис. Туда качнуло-обратно мотнуло, вот уже и под одеялом лежит. А весь остальной мир может гореть огнём, тонуть, пусть трясёт его или всех похитят инопланетяне. Не важно уже всё, когда спать хочется человеку…
Открыл глаза Боря, глядя прямо в потолок. Неказистый тот, со швом, но белёный, на любителя. Одни предпочитают потолки натягивать или навешивать. Другие вот так, по-простому. Мазнули белым, пятен не видно. И будет.
Спустив ноги с дивана, Боря перед собой долго смотрел, не понимая кто он и зачем. На спинке стула его одежды нет. Зато есть сумка под стулом. А на нём майка весит. Старая такая. Но носить можно.
С майкой же как по жизни выходит? Сначала она парадная, потом — прогулочно-повседневная,
