в веселом мире гомеровских богов. Мы приспосабливаем наше суждение к воображаемой реальности, навязанной писателем, и воспринимаем души, духи и призраков так, словно они обладают бытием, сходным с нашим собственным существованием в материальной реальности. В этом случае жуткое также исчезает.

Ситуация меняется, едва писатель ступает на почву обыденной реальности. Тогда он вынужден принимать все условия и все условности, из-за которых может возникать ощущение жуткого в реальной жизни; все, что в подлинной жизни видится жутким, получает выражение в его сочинениях. Более того, он может даже усугубить и умножить ощущение жуткого, выходя далеко за пределы меры, описывая события, которые никогда не происходят (или происходят крайне редко) в действительности. Тем самым он в известном смысле возвращает суеверия, якобы нам преодоленные; обманывает нас, обещая поведать нечто здравое и привычное, а затем через него переступая. Мы откликаемся на эти вымыслы так, как реагировали бы на подлинный опыт; когда становится понятен обман, уже обыкновенно слишком поздно – автор успел добиться своего. Но уточню, что этот успех неполон, ибо у нас сохраняется чувство неудовлетворенности, своего рода обида на попытку обмануть. В частности, таково было мое ощущение по прочтении рассказа Шницлера «Предсказание» и сходных с ним произведений, заигрывающих с чудесами. При этом у писателя есть еще одно средство, которым он может воспользоваться, чтобы избежать нашего возмущения и в то же время подкрепить свои намерения: долго держать нас в неведении относительно предпосылок вымышленного мира или хитро и изобретательно уклоняться до самого конца от предоставления точных сведений. В целом же здесь имеется подтверждение второй части нашего утверждения: художественный вымысел дает больше возможностей для создания ощущения жуткого, нежели реальная жизнь.

Строго говоря, все это разнообразие относится только к жуткому, проистекающему из преодоленного. Жуткое из вытесненных комплексов более устойчиво, оно сохраняется в вымысле и в житейском опыте – за одним исключением. Жуткое от преодоленного проявляет свой характер не только в опыте, но и в художественном произведении, которое опирается на материальную реальность; но если в литературе ему придается произвольная, искусственная обстановка, оно может утратить этот характер.

Мы явно не исчерпали все возможности поэтической вольности наряду со способностями писателей вызывать или, наоборот, искоренять ощущение жуткого. Как правило, мы воспринимаем житейский опыт пассивно и подвержены влиянию нашего вещественного окружения. Но писатель обладает особой властью и могуществом; настроениями, в которые погружает его вымысел, он может направлять поток наших чувств, запирать их и перенаправлять, и часто добивается совершенно различных ощущений от использования одного и того же материала. Во всем этом нет ничего нового для тех, кто занимается эстетикой, и, вне сомнения, все это давно учтено. В эту область исследований нас завело стремление объяснить некоторые случаи, противоречащие нашей теории жуткого. Теперь мы можем вернуться к рассмотрению ряда таких случаев.

Мы уже задавались вопросом, почему отрубленная рука в истории о сокровищах Рампсенита не кажется жуткой, в отличие от отрубленной руки в сказке Гауфа. По-видимому, ответ стал еще важнее, раз уж мы установили, что жуткое из вытесненных комплексов более устойчиво. Что ж, ответ прост. В истории Геродота мы сосредоточены больше на уловках вора, чем на чувствах царевны. Последняя, не исключено, сама испытала ощущение жуткого – почти наверняка лишилась чувств; но у нас подобного ощущения нет, ибо мы ставим себя на место вора. В фарсе Нестроя «Разорванный человек» применяется иной способ избежать ощущения жуткого: беглец, убежденный в том, что он – убийца, срывает покровы с дверей и всякий раз видит призрак жертвы. В отчаянии он кричит: «Я же убил одного!» К чему это чудовищное умножение? Мы знаем, какие события предшествовали этой сцене, и не разделяем заблуждений беглеца, а потому жуткое для него выглядит для нас непреодолимо комическим. Даже «настоящее» привидение, как в «Кентервильском привидении» Оскара Уайльда, утрачивает всякую способность возбуждать в нас ощущение жуткого, едва автор начинает шутить, иронизировать и позволять себе иные вольности. Словом, мы видим, насколько независимыми от фактических прообразов могут быть эмоциональные аффекты в художественной литературе. В волшебных сказках чувство страха, а следовательно, и ощущение жуткого полностью исключены. Мы это понимаем и потому не замечаем даже поводов для появления и развития таких чувств.

О тишине, одиночестве и темноте можно лишь сказать, что это на самом деле элементы детского страха, неизжитые до конца у большинства людей. Эта проблема обсуждалась с психоаналитической точки зрения в другой работе[397].

Примечания

1

Работы, связанные с религиозной тематикой с 1919 по 1940 год, см. в сборнике «Психология масс». М.: Издательство АСТ, 2023.

2

Zwangshandlungen und Religionsübungen.

3

См. работу Левенфельда «Die Psychischen Zwangserscheinungen» («Психические навязчивые состояния», 1904). – Примеч. авт. Л. Левенфельд – немецкий врач, автор множества работ по психиатрии и неврологии. – Примеч. пер.

4

Абулия – в психиатрии состояние патологического отсутствия воли, когда человек не способен принимать необходимые решения. – Примеч. пер.

5

В средневековом легендариуме Мелюзина – волшебная дева, меняющая облик на звериный на несколько часов каждый день. – Примеч. пер.

6

См. мой «Сборник коротких статей по теории неврозов» (1906). – Примеч. авт.

7

См. мою работу 1900 г., гл. VI, раздел Б. – Примеч. авт. Имеется в виду работа «Толкование сновидений». – Примеч. ред.

8

Рим. 12:19. – Примеч. ред.

9

Die «kulturelle» Sexualmoral und die moderne Nervosität.

10

Австрийский философ и психолог, один из основоположников гештальт-психологии, Х. фон Эренфельс опубликовал ряд работ, в которых рассуждал об общественном вреде моногамии и ратовал за полигамию. – Примеч. пер.

11

То есть не психоаналитик. – Примеч. ред.

12

Немецкий невропатолог, профессор и руководитель неврологической клиники Гейдельбергского университета. Автор ссылается на его работу «О нарастании нервозности в наше время» («Über die wachsende Nervosität unserer Zeit»). – Примеч. пер.

13

О. Бинсвангер – швейцарский невролог, дядя основоположника экзистенциальной терапии Л. Бинсвангера. Имеется в виду его работа «Патология и терапия неврастении» («Die Pathologie Und Therapie Der Neurasthenie»). – Примеч. пер.

14

Дж. М. Берд (тж. Бирд) – американский врач, предложил термин «неврастения» и первым описал это