В центре шофер все же сбросил скорость, и к посольству авто подкатило не торопясь, достойно, как это и подобает машине представителя великой державы. У крыльца Стефанович остановился, выскочил из-за руля и открыл дверь подполковнику. Тот вышел, все так же сжимая в руках меч, и внезапно замер. Накаяма развернулся к водителю и вдруг коротко поклонился ему. Стефанович опешил, а подполковник распрямился, как тугая пружина, и, опустив голову, положил левую руку на плечо водителя, на мгновенье крепко сжал его и, круто развернувшись на каблуках, быстрыми шагами вошел в здание. Водитель военного атташе еще несколько секунд постоял на месте, потом, поймав на себе удивленный и внимательный взгляд постового милиционера у ворот, спохватился и поспешил отогнать машину в гараж.

Пройдя в свой кабинет и, по счастью, никого на пути не встретив, Накаяма аккуратно затворил дверь, рукоятью вниз поставил меч в специальную подставку на небольшой тумбе у стола и уселся за бумаги. Несколько минут он просидел, уставясь прямо перед собой ничего не видящими глазами. Затем его веки сомкнулись и со стороны могло показаться, что подполковник уснул. Увы, это было не так. Он и сам сейчас отдал бы все на свете за то, чтобы уснуть, но по его воспаленным глазам и набухшим векам внимательному наблюдателю стало бы ясно, что подполковника мучало не только тяжелое похмелье, но и бессонница. Сон не брал подполковника Накаяму потому, что, как только он закрывал глаза, перед ним сразу со всей омерзительной выпуклой реальностью всплывали картины той ночи, и он, подобно индийскому мудрецу Бодхидхарме, готов был вырвать себе веки, лишь бы только не спать. И вот теперь все изменилось. Накаяма специально закрыл глаза, хотя знал, что будет больно, очень больно, невыносимо – так, как и Бодхидхарме выдержать… Но перетерпеть эту боль требовало уже твердо принятое решение. До сизых ногтей впившись руками в край стола, военный атташе судорожно задвигал кадыком и захрипел, снова вспоминая все, что с ним произошло.

Вечер обещал быть томным. Любочка («Рюбочика» – так мысленно называл ее Накаяма) была необыкновенно мила и приветлива, и он тогда еще подумал, что настроение у нее меняется, как погода у берегов Окинавы, где он побывал однажды в юности. Сегодня тучи, тяжелое свинцовое небо, и вот уже ветер сбивает тебя с ног – так и автомобиль, управляемый пьяным хулиганом, сносит переходившего дорогу пенсионера. Тяжелые струи холодного дождя летят параллельно земле, больно бьют по лицу, по рукам, по ребрам, но все это очень недолго. Тайфун проходит, а утром следующего дня светит такое солнце и наступает такая благостная жара, что понимаешь: все это было проверкой на твою выносливость. Прошел, сумел выжить и не проклясть этот остров, получай награду: живи в раю, ешь ананасы, пей вкуснейшую водку авамори, белую как молоко, которое так любят варвары, нежную черную свинину и водоросли комбу, вкусу которых нет равных во всей великой империи!

Вот и сейчас подполковник Накаяма неожиданно для себя расслабился. Всю дорогу Рюбочика отчаянно флиртовала с ним в машине, заливисто смеялась его шуткам и даже не была против, когда он, как бы невзначай, положил свою маленькую, но сильную руку профессионального фехтовальщика на ее белое колено. Он заметил, как вздрогнула она тогда от этого прикосновения, и понял: она готова, она хочет, вожделеет его! Как настоящий конфуцианец, он немедленно убрал руку («Желающая женщина должна страдать от недостатка внимания мужчины и от этого желать его еще больше!» – говорил Учитель) и перевел разговор на какую-то нейтральную тему. Минуты не прошло, как он заметил, что она сама прижимается к нему («Да! Сработало! Это всегда срабатывает с этими глупыми существами, особенно если они такие похотливые дуры, как эти русские!»), и подполковник размяк совсем. Сейчас никто не узнал бы в нем автора инструкции японским разведчикам о необходимости принимать особые меры безопасности при общении с русскими женщинами, тем более, если эти женщины работают в посольстве. Наоборот, военный атташе теперь чувствовал себя истинным ловеласом, настоящим оннатараси, вечно окруженным женщинами, несмотря на то что, казалось бы, не прилагал к этому никаких усилий.

Ему было так хорошо в машине, что он даже не помнил, как добрался до дачи, как отослал сторожа, который еще раньше должен был выпроводить всех горничных. Не помнил даже, закрыл ли он калитку за ним, уж очень было хорошо и хотелось сделать приятное этой дуре Рюбочике, которая так и липла к нему, вертелась августовской рыбой-вьюном. Убедившись, что они остались вдвоем, Накаяма хлопнул в ладоши и радостно потер руки. Теперь этот вьюн получит свое. А он, подполковник Накаяма, докажет, что сам-то не вьюн, а мощный угорь, которому никто не может противостоять, когда он ищет свою норку! Распаленный страстью военный атташе нашел шампанское и разлил его по бокалам…

На этом воспоминания о вечере – приятные настолько, что сейчас, сидя в кабинете, он даже начинал чувствовать обнадеживающую острую боль похмелья, обрывались. Дальше начиналось страшное – такое, что невероятно болезненный шум в черепной коробке, напоминающий трюмный шум крейсера, идущего на полных оборотах, отступал перед этой картиной на задний план. Военный атташе хорошо помнил, что, очнувшись, долго не мог говорить, да и видел плохо. Все предметы в комнате казались отнесенными куда-то далеко, покрытыми туманом, да еще и качались, как будто приходилось смотреть на них с борта того самого проклятого крейсера. Боль в голове стояла невыносимая и сильно тошнило. Сделав над собой усилие, он сумел сглотнуть слюну и чуть шире приоткрыть глаза. Рюбочики в комнате не было. Вместо нее перед ним стояли два русских мужика, удивительно похожие друг на друга. Только одеты они были по-разному: один как настоящий «мужик» – в рванье, которое они все тут носят, а тот, что поближе и помордастее, – в хорошее пальто и шерстяные брюки, заправленные в толстые (видно, на меху) сапоги. У Накаямы и самого были такие – незаменимая вещь для этой навеки замороженной страны.

Подполковник застонал и попытался оценить свое положение относительно пространства комнаты. Повращав глазами (со стороны это смотрелось особенно дико – стоявший сзади русский даже отвернулся), понял, что лежит на полу, полубоком опершись на диван, и что сил даже шевельнуть рукой, не то что повернуться, нет у него решительно никаких. Скосив глаза к подбородку (крейсер в голове качнулся и с грохотом прорезая острым носом воду, рухнул вниз, под новую волну), Накаяма внутренне замер и похолодел. Штаны