Пол Робинсон стоял, близко наклонившись к Марии. Он улыбался. Изабель подумала, что он не похож на человека на грани нервного срыва. Он не выглядел изможденным, опустошенным. Затевающим нечто немыслимое.

Он казался счастливым, даже беззаботным. Впрочем, Изабель знала: фотографию можно красочно описывать, но многие слова окажутся ложью. Или по меньшей мере будут вводить в заблуждение.

Она сама на фотографиях улыбалась, в то время как внутри у нее все кипело. Улыбалась, изнемогая от тоски. Или от скуки. Люди запрограммированы на улыбку, когда их снимают. Разве сложно растянуть рот до ушей? Это ничего не значит.

И все же от этого группового портрета так и веяло непринужденностью.

Пол Робинсон положил одну руку на спинку кресла-каталки Марии, другой обнимал за плечи Эбигейл. По-отцовски.

Трое из четырех запечатленных на снимке были сегодня мертвы. Смерть одной наступила предположительно вследствие несчастного случая, другой наложил на себя руки, а третья была убита два дня назад.

Единственное, в чем инспектор Лакост не сомневалась: все началось с тех двоих, которых на этой фотографии нет.

Маховик трагических событий был запущен одновременно с шокирующими экспериментами по манипуляции сознанием. Они проводились в одном из лучших университетов континента. Одним выдающимся сумасшедшим. И стажером, который впоследствии стал одним из ведущих ученых. Целителей. Гуманистов.

И Эбигейл Робинсон, отыскав среди вещей отца старое письмо из института Аллана, подписанное Жильбером, все поняла. Если Камерону она уже не могла отомстить, то Жильбер был все еще жив.

Неужели он одним движением руки избавился от этой угрозы?

Изабель встала и принялась расхаживать по комнате.

* * *

Жан Ги сидел за своим столом, наклонив назад стул, так что две его передние ножки не касались бетонного пола.

Так он сидел, балансируя, наклоняясь то чуть больше, то чуть меньше. Раскачивался, глядя на черный экран своего телефона.

Почему убили Дебби Шнайдер?

Почему не Эбигейл Робинсон или не святого идиота? Почему Дебби?

Вероятно, по ошибке. Хотели убить Робинсон, а убили помощницу.

А что, если все же убили того, кого хотели? Что, если мадам Шнайдер знала что-то? Видела что-то? Владела чем-то?

Единственная жизнеспособная теория на настоящий момент сводилась к тому, что Винсент Жильбер, чувствуя себя загнанным в угол, решил уничтожить письмо, доказывающее его связь с Юэном Камероном, убил мадам Шнайдер, а потом сжег и письмо, и орудие убийства.

Но, на взгляд Жана Ги, эта теория не выдерживала критики. Были ведь и другие письма. Одно нашлось среди вещей Энид Гортон. Появятся, вероятно, и другие – жертвы Камерона умирали на склоне лет, наследники вычищали чердаки.

К тому же об этой связи знала не только Дебби. Знала о ней и Эбигейл Робинсон. Она была движущей силой. Убийство Дебби ничего не решало.

Нет. Винсент Жильбер – человек немного эксцентричный, но он слишком умен, слишком коварен, у него слишком силен инстинкт самосохранения, чтобы убивать кого-то по такой причине. Практически беспричинно.

Если Дебби Шнайдер и была запланированной жертвой, то и основания для убийства должны быть совсем иными. Их команда таких оснований пока не нашла.

Бовуар поднялся со стула и начал расхаживать по комнате.

* * *

Эбби Мария. Эбби Мария.

Эти слова не давали Гамашу покоя, сбивали его с толку, когда он мысленно возвращался к убийству Дебби Шнайдер.

Он отмахивался от них, снова сосредоточивался, размышлял над тем, что уже было точно установлено. Что имелось на руках.

Эбби Мария. Опять эти слова. Опять она. Маленькая девочка.

Наконец он раздраженно снял очки и признал свое поражение. Он встал со стула и принялся выхаживать по комнате, сцепив руки за спиной.

«Эбби Мария. Аве, Мария. Радуйся, Мария. Что я упускаю?»

Он понимал, что есть в этом деле одна персона, которую он толком и не рассматривал. Поверхностно – да, но не всерьез. Теперь время пришло.

Колетт Роберж.

Она была невероятным связующим звеном. Человеком, вокруг которого все вертелось.

Она настолько хорошо знала отца Эбигейл, что он доверил ей присматривать за дочерью.

Она вела себя не только как наставник; девочке, уехавшей далеко от дома, она заменила мать. И утешала Эбигейл, когда из дому пришло сообщение о смерти ее отца.

И Эбигейл много лет спустя испытывала такое доверие к Колетт Роберж, что прислала ей экземпляр своей противоречивой работы для Королевской комиссии.

Почетный ректор передала этот экземпляр Винсенту Жильберу. И хотя оба утверждали, что пришли в ужас, ознакомившись с ее выводами, ни один не предпринял в этой связи никаких действий.

Гамаш вышагивал по комнате, и его мысли продвигались в этом новом направлении, которое он до последнего времени игнорировал, предпочитая более легкие дорожки, проторенные такими фигурами, как Эбигейл Робинсон и Винсент Жильбер.

Но теперь он чувствовал, что наконец приближается. Приближается к истине.

Почетный ректор не просто пригласила Эбигейл в Квебек – она пригласила ее выступить с лекцией. Пригласила к себе в дом.

Эбигейл и Дебби.

А потом предприняла последний необходимый и роковой шаг. Колетт Роберж позвала их на новогоднюю вечеринку. Предполагала ли она, что Жильбер не упустит случая и остановит крестовый поход этой женщины, выступающей за массовую эвтаназию?

Убьет ее. Убьет и саму идею.

Хания Дауд обосновала свою невиновность тем, что, по ее словам, убийство человека не есть убийство идеи. Нередко, напротив, убийство человека только укрепляет его идеи, сделав из него мученика.

Может быть, Винсент Жильбер в отчаянии решил, что теперь у него не остается иных возможностей.

Тогда почему умерла Дебби Шнайдер, а не Эбигейл Робинсон? Неужели убийца перепутал их? Или Дебби с самого начала была запланированной жертвой?

Конечно, мотивом могло быть письмо, возможный шантаж.

Гамаш отрицательно покачал головой. Жильбер должен был понимать, что, если Дебби и носит с собой компрометирующие его бумаги, ее убийство не решит проблему. О его работе с Камероном знала и Эбигейл.

Кроме того, существовали и могли всплыть на свет божий и другие письма. Как письмо Гортон.

Дебби Шнайдер не должна была умереть. Следовало уничтожить Эбигейл Робинсон, чтобы вместе с ней канула в Лету и ее кампания. В противном случае самого Винсента Жильбера могла настигнуть гибельная месть от руки Эбигейл.

Все это не имело смысла. Вот только это и имело смысл.

Он что-то упустил из виду. Он либо где-то моргнул, либо его отвлекли и он, повернувшись в другую сторону, не увидел некий крошечный, но верный указатель.

Единственное, что вроде бы не вызывало возражений: без