Кстати, о взрывоопасных веществах… Интересно, знает ли Агата, как восхитительно она выглядит, прекрасная, как ясный летний день? Наверное, Варис ей об этом говорил; но Варис – это воплощение Темного Покоя, он полон тайн и секретов. К тому же Винтерхольм хорошо знал, что любовная связь с Агатой возможна лишь для человека, обладающего абсолютной честностью, которая – увы! – несвойственна простым смертным.

Поэтому он совершенно честно и заявил ей, что спасет его только обморок.

– Не останавливайся, Винтерхольм, чтобы мир не остановился вместе с тобой… – сказала Агата

– Да-да, разумеется, у меня слишком много дел, – ответил он и, уходя, услышал в спину:

– …и никогда не умирай.

Возможно, никогда не умирать – это хорошо. Неплохо бы как-нибудь спросить об этом Странжа. Правда, Винтерхольм не станет этого делать. Странж способен видеть суть самого невнятно сформулированного вопроса и давать на него именно тот ответ, услышать который ты боялся больше всего. Скорее всего именно поэтому никто из Игроков никогда не спрашивал Странжа о его преемнике. Придет время – все сами узнают, кто им станет.

Наверное, Варис тоже так думает, вот прямо сейчас. Все, кроме самого Вариса, считали, что именно он, Варис, станет преемником Странжа. Наверное, Варис никогда не задумывался о том, что Извор может умереть, тем более раньше его самого, ведь минимум раз в полгода он дрался на дуэли с людьми, которых вовсе не хотел убивать (правда, они такой учтивостью не отличались). Нет, Варису даже не приходили в голову такие тяжелые мысли.

Хотя вот уж о чем волноваться не следует. Когда беда решит нагрянуть, она тебя об этом известит.

На площадке у озера Винтерхольм заметил Речен, в свободной блузе, панталонах и черных тапочках. Крутясь на месте, она заносила клинок над головой, а затем резко рубила им перед собой наискосок. По движениям ее правой ноги Винтерхольм понял, что под штаниной к голени прикреплен метательный нож.

Будь на месте Речен кто-нибудь другой, например доблестная леди Лумивеста, то Винтерхольм вряд ли бы смог за этим наблюдать. Точнее, он увидел бы каждое движение, каждое сверкание глаз, а потом один из двух клинков рассек бы ему сердце, в самом что ни на есть буквальном смысле.

На клумбе рядом росли какие-то длинные стебли с круглыми лиловыми головками соцветий. Винтерхольм сорвал один под корень, небрежно взял его в правую руку и сделал два шага к Речен за спину.

Она резко обернулась – беззвучно, только воздух всколыхнулся, – и кончик ее клинка перерезал стебель у самого соцветия; лиловая головка подскочила вверх, и Винтерхольм поймал ее левой рукой.

Он сделал жест, означающий «туше и кончетта», а потом согнул кончики пальцев в знак аплодисментов.

«Вечерним поездом я возвращаюсь в столицу, – продолжил он видимой речью Скорейши. – Поехали вместе?»

«Нет. Дани пригласила меня на потешный бой. А я хочу немного побыть с Агатой. Но через несколько дней я туда приеду», – жестами ответила Речен.

«Туда», а не «домой». Винтерхольм тоже не употреблял это слово. Он поклонился, как на аренетте – своего рода шутка, понятная лишь им двоим, ведь драться они выучились задолго до того, как узнали о существовании площадок для игровых боев.

Винтерхольм никого не привозил сюда, в усадьбу. Нет, разумеется, не из-за Странжа. Странж любил, когда его дом наполнялся смехом, даже если самого смеха было не слышно. Просто Винтерхольм считал… единственной женщиной, которую он привез в усадьбу, была Речен. А Речен – это другое. После того как Странж ее немного приручил, она решила, что в долгу перед Винтерхольмом. Но это, конечно же, глупости. Если вести счет в жизнях, то они уже квиты. Бывший хозяин Речен обучил ее элементарным способам выражения благодарности, и отучить ее от этого было труднее, чем от дикой злобы и жестокости. Самым сложным оказалось убедить ее, что отсутствие голоса – не отвратительное уродство.

«Да благословит Богиня профессора Скорейши и да осыплет Она поцелуями его пальцы».

А таким бравым кавалерам, как Винтерхольм, полагалось выручать прелестных особ из всевозможных бед, а потом, пританцовывая, удаляться из повествования в угасающий свет фонарей. Вот только это было куда сложнее, чем принято воображать.

Винтерхольм поднялся в Синий салон. Там, растянувшись на ковре, Эдеа играла с Гикори в железные пути.

– В чем дело, Винтерхольм? – спросила она.

– Речен остается. А я на гордом скакуне стремглав несусь навстречу мгле, один-одинешенек.

Гикори восхищенно посмотрел на него.

– А там вас ждет опасность?

– Ничего такого, досточтимый господин, с чем не справились бы острый клинок и острый язык, – произнес Винтерхольм с церемонным поклоном.

Гикори рассмеялся.

– Инспектор железных путей приказал, чтобы движитель отправился на станцию, заправиться водой и углем, – сказала Эдеа.

Мальчик быстро передвинул деревянный движитель к жестяной банке, изображавшей водонапорную вышку.

– Вы уедете ночным экспрессом? – спросила Эдеа Винтерхольма.

– Да.

Она взяла с бюро блокнот с карандашом и написала на листке строку непонятных слов – COPAX LYSTL NTHRU и так далее. Это были коды магнографа, точные инструкции служащим железных путей, пятибуквенные сокращения для быстрой передачи.

– Отправьте магнограмму на вокзал, повторите ее для узловой станции Певческая. Поедете в отдельном купе до самого Листуреля.

– Спасибо. Варису что-нибудь передать?

– Если он спросит, скажите ему о нашей любви и доверии. Да, и если вы встретитесь в поезде с Ликсом, поблагодарите его от меня. По-настоящему. А для этого нужно…

– Я с радостью приглашу его в купе, – сказал Винтерхольм и махнул запиской. – Ладно, я пойду.

Как только Винтерхольм ушел, Гикори сказал:

– А я знаком с милордом Ликсом. Он сюда приезжал.

– С милордом Ликсом?

– Ну, его только милорд Странж так называл, но ведь милорд Странж всегда знает, как правильно. Вот как с миледи Лумивестой.

– Да, конечно, – подтвердила Эдеа. – И что же здесь делал милорд Ликс?

– Он долго разговаривал с милордом Странжем, а потом показывал всякие штуки, как чудесник, – сказал, что они называются «фокусы». Он их показывал досточтимой госпоже Речен, и она так улыбалась, что я думал… – Он осекся.

– Что ты думал?

– Я думал, что она засмеется, – смущенно признался Гикори.

– Ничего стыдного в этом нет, – успокоила его Эдеа. – По-моему, милорд Ликс тоже на это надеялся.

– Бекка дала мне яблоки и печенье, чтобы я передал их милорду Ликсу перед отъездом. А он сделал фокус, и все исчезло прямо у меня из рук! – воскликнул Гикори и, для важности