Шрифт:
Закладка:
81
Если не считать случайных покупок, в 2015 году я почти не выходил из дома.
От слова "совсем".
Больше никаких случайных ужинов с друзьями. Никаких домашних вечеринок. Никаких клубов. Ничего.
Каждый вечер я возвращался домой сразу после работы, ел над раковиной, а потом занимался бумажной работой, на посматривая сериал "Друзья".
Папин повар иногда закладывал мне в морозилку куриные пироги, пирожки с творогом.
Я был благодарен за то, что мне не нужно было так часто ходить в супермаркет... хотя пироги иногда заставляли меня вспомнить гуркхов и их тушёную козлятину, в основном потому, что они были такими неострыми. Я скучал по гуркхам, по армии. Я скучал по войне.
После ужина я выкуривал косяк, стараясь, чтобы дым не попадал в сад соседу, герцогу Кентскому.
Потом я рано ложился спать.
Одинокая жизнь. Странная жизнь. Я чувствовал себя одиноким, но одиночество было лучше, чем паника. Я только начинал открывать для себя несколько здоровых средств от паники, но пока я не почувствовал себя более уверенным в них, пока я не почувствовал себя на более твёрдой почве, я опирался на одно явно нездоровое средство.
Избегание.
Я был агорафобом.
Что было почти невозможно, учитывая мою публичную роль.
После одной речи, которую нельзя было ни избежать, ни отменить, во время которой я чуть не упал в обморок, Вилли подошел ко мне за кулисами. Со смехом.
Гарольд! Посмотри на себя! Ты весь промок.
Я не мог понять его реакцию. Почему именно он? Он присутствовал при моей самой первой панической атаке. Вместе с Кейт. Мы ехали на матч по поло в Глостершире в их Range Rover. Я сидел сзади, а Вилли смотрел на меня в зеркало заднего вида. Он увидел, что я вспотел и покраснел, как помидор. Ты в порядке, Гарольд? Нет, не в порядке. Поездка длилась несколько часов, и каждые несколько миль я хотел попросить его остановиться, чтобы выпрыгнуть и перевести дух.
Он знал, что что-то случилось, что-то плохое. Он сказал мне в тот день или вскоре после этого, что мне нужна помощь. А теперь он дразнил меня? Я не мог представить, почему он такой бесчувственный.
Но я тоже был виноват. Нам обоим нужно было проявить внимательность, мы оба должны были признать моё разрушающееся эмоциональное и психическое состояние таким, каким оно было, потому что мы только что начали обсуждать запуск общественной кампании по повышению осведомлённости о психическом здоровье.
82
Я поехал в Восточный Лондон, в больницу Миссии Милдмей, чтобы отметить её 150-летие и недавний ремонт. Мама как-то нанесла туда знаменитый визит. Она пожала руку ВИЧ-инфицированному мужчине и изменила тем самым мир. Она доказала, что ВИЧ — это не проказа, что это не проклятие. Она доказала, что болезнь не лишает людей любви и достоинства. Она напомнила миру, что уважение и сострадание — это не подарок, это самое малое, что мы должны проявлять друг к другу.
Оказалось, что её знаменитый визит на самом деле был одним из многих. Работник Милдмэй отозвал меня в сторону и рассказал, что мама часто приходила в больницу. Без фанфар, без фотографий. Она просто заходила, делала так, чтобы нескольким пациентам становилось лучше, а потом убегала домой.
Другая женщина рассказала мне, что была пациенткой во время одного из таких визитов. Она родилась ВИЧ-положительной и помнит, как сидела на коленях у мамы. Ей тогда было всего два года, но она помнила.
Я обнимала её. Вашу мама. Правда.
Лицо покраснело. Я почувствовал такую зависть.
Правда?
Да, да, да, и это было так приятно. Она так здорово обнималась!
Да, помню.
Но я не помнил.
Как бы я ни старался, я почти ничего не запомнил.
83
ПОБЫВАЛ В БОТСВАНЕ, провёл несколько дней с Тидж и Майком. Я почувствовал тягу к ним, физическую потребность отправиться в путешествие с Майком, снова сидеть на коленях у Тидж, разговаривать и чувствовать себя в безопасности.
Чувствовать себя дома.
Самый конец 2015 года.
Я проникся к ним доверием, рассказал им о своих сражениях с тревогой. Мы сидели у костра, где всегда лучше всего обсуждать такие вещи. Я рассказал им, что совсем недавно нашёл несколько способов, которые вроде как работают.
Так что... была надежда.
Например, терапия. Я последовал предложению Вилли, и хотя не нашёл терапевта, который бы мне понравился, простое общение с несколькими из них открыло мне новые возможности.
Кроме того, один терапевт вскользь сказал, что я явно страдаю от посттравматического стресса, и это меня насторожило. Это заставило меня двигаться, как мне казалось, в правильном направлении.
Ещё мне, похоже, помогла медитация. Она успокоила мой бешеный ум, принесла определённое спокойствие. Я не любил молиться, природа по-прежнему была моим Богом, но в самые тяжёлые моменты я закрывал глаза и затихал. Иногда я также просил о помощи, хотя не совсем понимал, кого прошу.
Время от времени я чувствовал ответы.
Психоделики тоже принесли мне пользу. Я экспериментировал с ними в течение многих лет ради забавы, но теперь начал использовать их терапевтически, с лечебной целью. Они не просто позволяли мне на время уйти от реальности, а переосмыслить её. Под воздействием веществ я мог отпустить жёсткие предубеждения, увидеть, что существует другой мир за пределами моих сильно отфильтрованных чувств, который был столь же реален и вдвойне прекрасен — мир без красного тумана, без причин для него. Там была только истина.
Когда действие психоделиков затуманивало память об этом мире, осталась только мысль: Это не всё, что есть на свете. Все великие провидцы и философы говорят, что наша повседневная жизнь — иллюзия. Я всегда чувствовал в этом правду. Но насколько же обнадёживающе было, съев гриб или хлебнув айяуаски, убедиться в этом на собственном опыте.
Однако единственным средством, которое оказалось наиболее эффективным, была работа. Помогать другим, делать что-то хорошее в мире, смотреть не внутрь, а вовне. Вот, что лучше всего. Африка и «Игры непобеждённых» — эти цели долгое время были самыми близкими моему сердцу. Но теперь я хотел погрузиться глубже. За последний год или около того я разговаривал с пилотами вертолётов, ветеринарными врачами, рейнджерами, и все они говорили мне, что идёт война, война за спасение
