в котором я увидела свое отражение.

– Я знал это, – прошептал он. – Мой серебряный феникс возродился из пепла.

А вампир, наоборот, увял: щеки впали, обнаженный торс похудел, грудные мышцы потеряли рельеф, ребра торчали. Я вспомнила, что давно не вела календарь на камне.

– Стерлинг! – выпалила я, ужаснувшись. – Сколько уже мы здесь?

– Чуть больше месяца. Тридцать три дня, если быть точным.

Тридцать три дня? Это я до такой степени потеряла счет времени? Вампир ничего не ел!

– Ты же умрешь от жажды!

– Я уже мертв.

– Не играй словами!

Я схватила пустой мурекс, воду которого использовала для умывания. Длинные шипы раковины напоминали иглы шприцев из аптеки на Крысином Холме. Отломив один из них, я вонзила его в сгиб локтя, точно так же, как делал мой отец, когда пускал кровь жителям нашей деревушки.

– Жанна, что ты делаешь? – закричал Стерлинг.

– Сам видишь: плачу десятину простолюдина, – ответила я, подставив под струйку крови пустую раковину.

Бледный вампир побелел еще больше.

– Что? Я… я приказываю тебе прекратить!

– Не забывай, что простолюдинка и одновременно фрондерка не признает приказов, исходящих от кровопийц. Я плачу эту десятину, потому что сама так хочу, и точка!

Я выдержала его возмущенный взгляд, а он мой. Мы смотрели друг на друга до тех пор, пока мурекс не заполнился. Только потом я вытащила иглу из плоти, аккуратно заткнула костяной пробкой раковину и наложила на руку жгут из водорослей.

– Осталось прицелиться так же, как ты. До того как вступить в ряды Фронды, я умело обращалась с рогаткой, охотясь в лесах Оверни.

Кинув быстрый взгляд на Заша, который все так же крепко спал, я бросила мурекс. Раковина описала дугу под сводом, где мерцали фосфоресцирующие грибы, пролетела над водами, где плавали сирены, и приземлилась перед исхудавшими ногами Стерлинга.

– Ты не потеряла хватки, – присвистнул он.

– Я ни разу не промахнулась по фазану. Твой петушиный гребень мне его напомнил.

Лорд улыбнулся:

– Дрянная охота, дорогая: фазан не очень жирен.

Вот тот Стерлинг, которого я любила: способный посмеяться над собой так же, как и над всем миром, превращая все в элегантную шутку.

Вампир открыл мурекс, с жадностью поднес его к губам, не отводя от меня глаз. Пока он пил большими глотками немного меня, я видела, как втянулись его зрачки – рефлекс хищника, с которым он ничего не мог поделать. Но взгляд убийцы меня не пугал.

– Спасибо… – прошептал Стерлинг, осушив раковину и облизнув ее покрасневшим языком, чтоб ни одна драгоценная капля не была потеряна. – Твой вкус такой… уникальный.

– Ты говорил это, вспомни: в Лувре, когда своими поцелуями лечил мою шею, раненную Маркантонио де Тареллой.

– Я помню, и очень хорошо, Жанна. Этот букет не забыть. Он не похож ни на один из смертных, в нем вкус самого желания.

– Поэтому ты меня любишь? Из-за моего вкуса?

– Это твоя составляющая. Как твои серебристые волосы, очаровательное лицо ласки, твой острый ум… и скверный характер. Я принимаю все. Ты – восхитительный рецепт, изысканное лакомство: макарон горько-сладкий, чьи ингредиенты невозможно разделить.

– Хм… если все существа – рецепты, а я макарон[170], то чем же будешь ты? Склоняюсь к jelly[171] с ментолом. Достаточно гибкий, чтобы проникнуть в каждый уголок, и в то же время дипломатично растворяющийся и леденяще-ироничный. Прости меня за скудное сравнение, но английское кулинарное искусство – не самое известное в мире.

– Очень французский предрассудок.

– Требую доказать обратное!

Мое сердце колотилось от переполнявших эмоций. Как это возможно испытывать сумасшедшую радость сегодня, когда еще вчера переживала муки ада? Я могла бы часами острить со Стерлингом, позабыв о спящем Зашари, Франсуазе с кляпом, сиренах, наблюдающих за нами. Только один вопрос не давал мне покоя, мешая полностью насладиться волшебной нежностью момента.

– Ты не единственный, кто утверждает, что у меня необычный вкус.

Почувствовав укол ревности, Рейндаст выпятил исхудавшую грудь:

– Другой вампир тебе сказал об этом? Этот де Мортанж, наверное?

– Нет, поверь мне. Дегустатор, о котором я говорю, вовсе не твой соперник. Ужасный упырь лизнул мою кожу в катакомбах Парижа. – Я поколебалась, прежде чем добавить: – Я слышала их беседу… они поняли меня, когда я обратилась к ним. Я так думаю.

– Ты называешь неясное рычание упырей их языком? – фыркнул Стерлинг. – Как ты его поняла? С помощью какого заклинания?

Я пожала плечами:

– Не знаю. Возможно, «Глоток Короля» проявил во мне этот темный дар.

– И поэтому в бреду ты требовала от сирен подать тебе настойку… Надеялась, что они поймут тебя, как те упыри. Но этот вид нечисти совсем другой.

– Не уверена. Помнишь, когда ты упал в воду, я попросила сирену вынести тебя, она послушалась.

– Она бы это сделала в любом случае. Эти существа хотят сохранить нам жизнь, всем четверым, это очевидно, даже если причина нам неизвестна.

– Что касается «Глотка Короля», есть еще одна вещь, о которой я тебе не сказала… С тех пор как пригубила его, мне снятся вещие сны, по крайней мере раньше, пока их не сменили леденящие душу кошмары, где мои родители терзают меня, говорят обо мне не как о ребенке, а как о неудавшемся эксперименте.

Я умолкла, чувствуя, как к горлу подступил комок. Я только что поделилась со Стерлингом откровениями, о которых никому никогда не рассказывала. Худой силуэт лорда, высившийся на скале, напоминал пугало, которыми крестьяне Оверни отпугивали скворцов.

– Родители были алхимиками, но я ничего не знаю об их тайной службе в рядах Фронды. Что, если они пытались экспериментировать оккультным искусством со своей собственной дочерью? Чтобы сделать из меня… – я споткнулась на слове, которое в моем кошмаре употребил отец, – монстра?

– Не говори глупостей, – проворчал Стерлинг. – Каким монстром ты бы стала?

– Таким, как Бледный Фебюс. Его отражение в зеркале призрачное. В кошмарах я видела такое же у себя-младенца.

– Ты сама сказала, то были кошмары. Я десятки раз видел твое отражение в зеркалах, оно одно из самых прекрасных. Поверь, ничего общего с этим свихнувшимся Фебюсом у тебя нет.

Речи Стерлинга успокоили. Он настолько верил в меня, что внушал эту веру и мне.

В этот момент за моей спиной раздался рык. Проснулся Зашари. Он снял рубашку, чтобы надеть на голое тело кожаный нагрудник, больше подходящий для влажного климата грота. Юноша потянулся, зевая, вытягивая голые руки. В отличие от Стерлинга, который угасал в течение нескольких недель без еды, Заш сохранил и даже развил мускулатуру: упражнения принесли плоды.

– Жанна? – луизианец еще раз протер глаза, глядя на меня. – Ты… ты исцелилась?