что сам способен решить, кто представляет собой риск для безопасности (Элтентон), а кто нет (Шевалье). Он даже заявил Пашу, что, на его взгляд, «связь с коммунистическим движением несовместима с работой в рамках секретного военного проекта, невозможно одновременно сохранять преданность и одному и другому делу». Более того, он сказал Пашу: «Мне кажется, много блестящих, думающих людей что-то нашли для себя в коммунистическом движении и свое место в нем — возможно, это не так плохо для страны. Но в военном проекте, как я полагаю, этому нет места…»

Роберт повторил то, что говорил Лансдейлу несколько недель назад: партийная дисциплина ставила членов партии перед конфликтом интересов. Он привел в пример Ломаница, за которого «чувствовал себя в ответе». Ломаниц, сказал Оппи, «возможно, сболтнул лишнего в таких кругах [имея в виду Коммунистическую партию], где это могло привести к неприятностям». Роберт не сомневался, что на Ломаница часто выходили люди, «считавшие своим долгом передать по цепочке, если что-то услышат…». По этой причине для всех будет проще, если коммунистов не будут допускать к секретным военным проектам.

По прошествии времени кажется невероятным, что Оппенгеймер пытался убедить Паша в невиновности всех людей, причастных к этим контактам. «Я вполне уверен, что никто из этих ребят, — за исключением, возможно, русского, попросту работающего на свою страну, — никто другой не считал, будто делает что-то запретное, и не видел в своих действиях никакого противоречия с политикой нашего государства, разве только с некоторыми типами в Госдепартаменте, блокирующими такие контакты». Оппи указал на то, что Госдеп делится информацией с Великобританией и что многие не видят большой разницы с предоставлением аналогичной информации Советам. «Если бы такой обмен шел, скажем, с нацистами, это был бы совсем другой коленкор».

С точки зрения Паша, все эти доводы выглядели возмутительно и вдобавок неуместно. Элтентон и еще один человек, не названный сотрудник кафедры, пытались заполучить информацию о Манхэттенском проекте, а это — шпионаж. Тем не менее Паш терпеливо выслушал поучения Оппенгеймера относительно подхода к решению проблем безопасности и постарался вернуть разговор к Элтентону и неизвестному посреднику. Паш объяснил, что не исключает необходимости вернуться к этому разговору в будущем и потребовать назвать имена. Оппенгеймер еще раз заявил, что всего лишь пытается «действовать взвешенно» и «проводить черту» между теми, кто, подобно Элтентону, проявлял личную инициативу, и теми, кто негативно отнесся к его предложению.

Они спорили еще некоторое время. Паш пытался шутить, говоря: «Я не настаиваю (ха-ха), но…»

«Вы настаиваете, — отрезал Оппенгеймер, — но этого требует ваша работа».

В конце беседы Оппенгеймер вернулся к своим подозрениям насчет профсоюза FAECT: главное, что «там происходили вещи, за которыми следовало бы проследить». Он даже предложил: «Не помешало бы внедрить человека в местное отделение FAECT и посмотреть, что он сможет узнать». Паш немедленно ухватился за эту идею и спросил, знаком ли Оппенгеймер с кем-либо из членов профсоюза, кто мог бы стать осведомителем. Роберт ответил «нет» и добавил, что знает только, что председателем является «парень по имени [Дэвид] Фокс».

Затем Оппенгеймер заверил Паша, что, как начальник Лос-Аламоса, уверен: у него «на сто процентов все в порядке. <…> Так правильно будет сказать, я думаю», и прибавил: «Я всецело согласен, чтобы меня расстреляли, если я что-то сделал не так».

Когда Паш упомянул, что, возможно, приедет в Лос-Аламос, Оппенгеймер пошутил: «Мой девиз — Бог в помощь». Перед уходом Оппенгеймера записывающее устройство перехватило бормотание Паша: «Желаю удачи». Оппенгеймер ответил: «Большое спасибо».

Оппенгеймер повел себя странно и в итоге с катастрофическими для себя последствиями — подал сигнал тревоги о шпионаже, обвинил Элтентона, дал описание безымянного «безвинного» посредника и сообщил, что этот невиновный посредник вступал в контакты с другими учеными, тоже невиновными.

Не следует забывать, что втайне от Оппенгеймера разговор был записан и расшифрован. Материал подшили к досье Оппенгеймера, и хотя впоследствии он утверждал, что его слова о контактах (о двух или трех, неясно) были неточны, и назвал это «сказкой про белого бычка», так и не смог объяснить, зачем это рассказывал, не сумел доказать, когда говорил правду, а когда лгал, — во время разговора с Пашем или после. Такое впечатление, что Роберт непроизвольно проглотил бомбу с часовым механизмом, которая взорвется через десять лет.

После разговора с Оппенгеймером Паш, Лансдейл и Гровс поняли, что столкнулись с серьезной проблемой. 12 сентября 1943 года Лансдейл пригласил Роберта на еще один длительный откровенный разговор. Прочитав протокол предыдущего опроса Оппенгеймера, он решил докопаться до самой сути шпионских контактов. Новая беседа тоже тайно записывалась.

Лансдейл начал с явной попытки лести: «Хочу заявить без малейшего намерения польстить вам… что вы, вероятно, самый умный человек, с кем мне доводилось встречаться». Затем контрразведчик признал, что был не до конца откровенен с ученым во время предыдущих бесед, но теперь готов «говорить совершенно открыто». Лансдейл объяснил: «Нам с февраля известно, что некоторые лица передают советскому правительству сведения об этом проекте». По его словам, Советы были в курсе масштабов проекта, знали об объектах в Лос-Аламосе, Чикаго и Оук-Ридже и в целом имели представление о графике работ.

Новость по-настоящему шокировала Оппенгеймера. «Могу сказать, что я об этом не слышал, — заявил он Лансдейлу. — Я знаю об одной попытке получения информации в прошлом, но я не могу… не помню дату, хотя старался ее вспомнить».

Разговор вскоре перешел на роль Компартии, оба признали, что слышали о партийной директиве — любой выполняющий секретную работу член партии должен покинуть ее ряды. Роберт заметил, что его брат Фрэнк разорвал связи с партией. Более того, полтора года назад, начав работу в рамках проекта, Роберт попросил жену Фрэнка Джеки прекратить общение с членами КП. «Послушались ли они меня на самом деле, я не знаю». Роберт признался, что его тревожили друзья брата — «очень левые, и я считаю, что участие в собраниях их ячейки не всегда можно назвать полезными контактами».

Лансдейл со своей стороны объяснил, каким он видит подход к вопросам безопасности. «Вы не хуже меня знаете, — сказал Лансдейл, — как трудно доказать наличие коммунистических взглядов». К тому же главная задача состояла в создании «изделия», и, по мнению Лансдейла, политические настроения сотрудника не играли роли, если только не мешали работе. В конце концов, все одинаково рисковали жизнью, стремясь вовремя создать бомбу, и «мы не хотели бы удушить [проект] заботой о его охране». Однако, если человека подозревали в шпионаже, требовалось решение — то ли