избегать встреч с вашими сомнительными друзьями и помнить, что за пределами Лос-Аламоса мы будем за вами следить». Николс и без того сильно недолюбливал Оппенгеймера — не только из-за прежних связей с коммунистами, но и потому, что, на его взгляд, Оппенгеймер подрывал безопасность Лос-Аламоса, принимая на работу всяких «сомнительных лиц». Чем больше он наблюдал за Оппенгеймером, тем больше его презирал. То, что Гровс не разделял эмоций подчиненного и решил доверять физику, еще больше раздражало Николса и усугубляло его неприязнь к Оппенгеймеру.

Если дотянуться до самого Оппенгеймера не получалось, то на примете имелись более доступные цели — например, протеже Оппенгеймера Росси Ломаниц. 27 июля 1943 года юного физика — ему исполнился всего двадцать один год — вызвали в кабинет Эрнеста Лоуренса и объявили, что он назначен старшим группы в лаборатории радиации. Однако буквально через три дня, как следствие отчета Паша о проведенном расследовании, Ломаниц получил заказное письмо со штампом призывной комиссии, предписывающее явиться на следующий день для прохождения медосмотра. Ломаниц немедленно позвонил Оппенгеймеру в Лос-Аламос и рассказал о случившемся. В тот же день Оппи отправил в Пентагон телеграмму, указывая на «очень серьезную ошибку. Ломаниц — единственный человек в Беркли, способный взять на себя эту ответственность». Несмотря на ходатайство Оппи, Ломаница спешно призвали в армию.

Несколькими днями позже Лансдейл пришел в кабинет Оппенгеймера в Лос-Аламосе для длительной беседы. Лансдейл предостерег Оппенгеймера от дальнейших попыток помощи Ломаницу, объявив, что молодой физик виновен в «нарушениях режима секретности, которые нельзя оставить без внимания или оправдать». Лансдейл утверждал, что Ломаниц не прекратил политической деятельности даже после начала работы в лаборатории радиации. «Я возмущен», — признался Оппенгеймер и объяснил, что Ломаниц обещал отказаться от партийной работы, если его возьмут на работу над проектом создания бомбы.

После этого между Лансдейлом и Оппенгеймером состоялась общая беседа о Коммунистической партии. Лансдейл заявил, что его, как офицера военной разведки, не интересуют политические убеждения человека. Он озабочен лишь предотвращением передачи засекреченной информации посторонним лицам. К удивлению Лансдейла, Оппенгеймер горячо возразил, что не потерпит, чтобы его подчиненные в рамках проекта состояли в Коммунистической партии. Согласно донесению Лансдейла о проведенной беседе, Оппенгеймер объяснил: «Член партии всегда сталкивается с конфликтом интересов». Партийная дисциплина «крайне сурова и несовместима с полной приверженностью проекту». Он дал понять, что имеет в виду только действительных членов Компартии. Бывшие члены — совсем другое дело, он знал нескольких бывших членов, ныне работающих в Лос-Аламосе.

Прежде чем Лансдейл успел попросить его назвать имена этих бывших членов, кто-то вошел в кабинет и помешал им. У Лансдейла сохранилось четкое впечатление, что Оппенгеймер «пытался рассказать о своем членстве в партии и о том, что, начав эту работу, разорвал все связи с партией». По мнению офицера, Оппенгеймер в целом «производил полную видимость искреннего человека». Ученый изъяснялся «едва уловимыми намеками», но в то же время «горел желанием» объяснить свое отношение. В последующие месяцы между ними иногда вспыхивали разногласия по поводу соблюдения режима секретности, однако Лансдейл всегда считал Оппенгеймера верным и преданным гражданином Америки.

Оппенгеймера, однако, разговор с Лансдейлом заставил беспокоиться. Тот факт, что Ломаница, невзирая на заступничество Оппи, убрали из лаборатории радиации, наводил на дурные мысли. Не зная сути «нарушений секретного режима», повлекших увольнение молодого ученого, Оппенгеймер подозревал, что причиной послужили попытки по созданию профсоюза под эгидой FAECT. В этой связи он вспомнил о Джордже Элтентоне, инженере «Шелл», попросившем Шевалье выйти на него с предложением о передаче проектной информации Советам, и о том, что Элтентон тоже активно работал в профсоюзе FAECT. Разговор с Шевалье на кухне о задумке Элтентона, от которой Роберт отмахнулся как от ребячества, теперь предстал в серьезном свете. Встреча с Лансдейлом послужила толчком для судьбоносного шага: Роберт решил рассказать властям о деятельности Элтентона.

Генерал Гровс позже сообщил ФБР, что Оппенгеймер впервые назвал ему фамилию Элтентона в начале или середине августа. Однако Оппенгеймер на этом не остановился. 25 августа 1943 года во время поездки по делам проекта в Беркли Роберт явился в кабинет лейтенанта Лайла Джонсона, офицера отдела безопасности, курировавшего лабораторию радиации. После короткого разговора о Ломанице Оппенгеймер сообщил, что в городе есть человек, работающий в «Шелл девелопмент корпорейшн», активный участник FAECT. Его фамилия — Элтентон, и к нему следует присмотреться. Роберт намекнул, не раскрывая подробностей, что Элтентон пытался получить сведения о работе лаборатории радиации. Когда Оппенгеймер ушел, лейтенант Джонсон немедленно позвонил своему начальнику, полковнику Пашу, и тот распорядился пригласить Оппенгеймера на следующий день для повторной беседы. Вечером под крышкой стола Джонсона был установлен маленький микрофон с проводом, ведущим к записывающему устройству, спрятанному в соседней комнате.

На следующий день Оппенгеймер явился на беседу, которая сыграет роковую роль в его жизни. Как только он переступил порог кабинета, его представили Пашу. До этого дня они не встречались, однако Оппи был наслышан о полковнике. Когда все трое сели за стол, Паш немедленно завладел инициативой.

Полковник начал издалека: «Рад вас видеть. <…> Генерал Гровс возложил на меня определенную ответственность — это все равно что присматривать за ребенком издали, не имея возможности наблюдать за ним воочию. Я не отниму у вас много времени».

— Ничего страшного, — ответил Оппенгеймер. — Время не играет роли.

Когда Паш начал задавать вопросы о вчерашней беседе с лейтенантом Джонсоном, Оппенгеймер перебил его и заговорил о том, ради чего пришел, — истории с Росси Ломаницем. Оппенгеймер спросил, следует ли ему поговорить с Росси, и выразил желание указать тому на неподобающее поведение.

Паш прервал его, заметив, что у него есть более серьезные заботы. Существуют ли «другие группы», проявляющие интерес к лаборатории радиации?

— А-а, я думаю, что это так, — ответил Оппенгеймер, — но у меня нет сведений о них из первых рук. После этого он добавил: «Мне кажется правдивой информация о человеке, связанном с советским консулом, чьего имени я не знаю, сообщившем через посредников людям, занятым в этом проекте, о имеющейся у него возможности передачи без риска утечки, скандала и тому подобных вещей любой информации, которой те пожелают поделиться». После этого он упомянул свою озабоченность возможностью «выдачи секретов» людьми, вращающимися в тех же кругах. Назвав попытку сотрудника советского консульства собирать сведения о лаборатории радиации «реальным фактом», Оппенгеймер тут же изложил внимательно слушающему Пашу свою позицию: «Если честно, я не против того, чтобы верховный главнокомандующий проинформировал русских о нашей работе. По меньшей мере, такой вариант заслуживает обсуждения, однако