который, на контрасте с ними, оставался адептом Старого мира с его старомодной непривлекательностью. Его гардероб никогда не отличался разнообразием: белая рубашка и галстук неярких цветов, подтяжки и серый, либо коричневый деловой костюм с крошечным значком в виде гарцующего жеребца на лацкане пиджака. На циферблате дорогих швейцарских хронографов, которые он носил на запястье, тоже был изображен конь. В прохладные дни он облачался в поношенное темно-красное шерстяное пальто и мятую серую фетровую шляпу. Волосы серо-стального цвета, всегда идеально подстриженные, были коротко выстрижены на висках и зачесаны назад в традиционном стиле. Единственным отступлением от образа старого моденского padrone, которое позволял себе Феррари, были желтый пуловер и синий пиджак (цвета города и его футбольной команды). Он надевал их время от времени, когда выходил на публику представлять новую модель машины. В других отношениях этот человек (так плотно укоренившийся во времени и пространстве родного места, что в последние сорок лет своей жизни он никогда не спал где-либо кроме собственной постели) был ничем неотличим от тысяч других пожилых горожан, заполнявших площадь Гарибальди во время ежедневных прогулок.

Именно Энцо Феррари, словно наручниками привязанный к прошлому, но при этом подгоняемый будущим и его перспективами, в одиночку обеспечил Модене ее новообретенный статус центра гламурных автомобилей мирового уровня. Для подкрепления образа в городе существовала семья Орси, но ее члены были бизнесменами, а не подгоняемыми самолюбием визионерами. Они быстро забуксуют в гонках и уступят давлению мирских финансовых хлопот, тогда как приверженность Феррари своему делу будет всецелой, непоколебимой и абсолютной в эмоциональном плане. Временами, за обедом в ресторане «Fontana» или в кругу соратников по Клубу Бьелла — неформальному социальному объединению энтузиастов автоспорта — он будет ныть по поводу ухода на пенсию, но угрозы эти всегда будут эпизодическими и бессмысленными. Периодические озвучиваемые на публике угрозы уйти с поля боя были лишь способом заручиться еще большей спонсорской поддержкой. Те, кто был с ним близок — Тавони, Уголини, Амаротти, Гиберти — отлично знали, что его автомобильный бизнес не был для него средством достижения цели, он и был целью, самой сутью его существования. При окончательном разборе становилось ясно, что быстрые машины, победы на Гран-при и само существование завода были лишь второстепенными вещами в сравнении с тем, что за ними стояло: громадным самолюбием человека, чье имя они носили, — Энцо Ансельмо Феррари.

В ЦЕЛОМ ЕГО СОБСТВЕННЫЙ СТИЛЬ СИЛЬНО КОНТРАСТИРОВАЛ С АВТОМОБИЛЯМИ, КОТОРЫЕ ОН СОЗДАВАЛ. ОНИ БЫЛИ ЯРКИМИ, СТИЛЬНЫМИ, СМЕЛЫМИ, ДЕРЗКИМИ И ВЫЗЫВАЮЩИМИ; ОН БЫЛ СЕРЫМ, СКУЧНЫМ, ЖИЛ ПОЛУМОНАСТЫРСКОЙ ЖИЗНЬЮ.

Во многих отношениях Феррари был автомобильным кутюрье, но в отличие от своего предшественника Этторе Бугатти (который буквально цвел элегантностью и артистическим щегольством), или в сравнении с аналогами из модной индустрии вроде Кристиана Диора или Коко Шанель, Феррари был простым человеком с простыми вкусами. Казалось, что в автомобилях проявляется его нужда выражать себя творческим образом, что они символизируют его могучее эго, Энцо в личной жизни не был склонен к яркости и эпатажу, наоборот, являлся интровертом настолько, что порой его замкнутость достигала масштабов одержимости.

С каждым днем его мир все сильнее замыкался на узкой дороге, связывавшей квартиру с заводом в Маранелло, и с каждым днем ненависть Феррари по отношению к семье Орси с их Maserati становилась все крепче. Вдобавок набирали силу серьезные угрозы могуществу его империи: в далеком Штутгарте и даже в Англии, где бывший друг Вандервелл собирал грозную гоночную команду. Однако именно нахальный рев «Maserati 6» эхом сотрясал окна его жилища каждый божий день.

Теперь животные вопли этих машин доносились даже из лесистых, укрытых деревьями предместий в западных районах города. На окраине города открылся автодром Модены. Короткий, опасный, практически прямоугольный трек, очерченный изгородью, был выложен по периметру площади, служившей в качестве посадочной полосы для легких самолетов, а также вмещавшей несколько футбольных полей. И Maserati, и Ferrari активно пользовались автодромом для проведения испытаний в частном порядке, хотя для проверки скоростных качеств машин на прямых по-прежнему использовались участки шоссе общественного пользования, как, например, дорога на Абетоне и автострада Дель Соль.

Именно в этот бурный период, когда мощные, безумно громкие автомобили на бешеных скоростях носились по дорогам Италии, родился современный, полумифический образ быстрой езды.

РОМАНТИЧНЫЕ, ДИКИЕ ПЕРСОНАЖИ ВРОДЕ БРАККО, ВИЛЛОРЕЗИ, ТАРУФФИ, ФАРИНЫ И АСКАРИ, БЕЗ КОНЦА ПРОЛЕТАВШИЕ ПО ДЕРЕВНЯМ И УКЛАДЫВАВШИЕ В КРУТЫЕ ПОВОРОТЫ СВОИ ЯРКО-КРАСНЫЕ БОЛИДЫ С ОТДЕЛАННЫМИ ДЕРЕВОМ РУЛЯМИ, ЗАРАЗИЛИ ВСЕ НАСЕЛЕНИЕ ИТАЛИИ СВОИМ «ПСИХОЗОМ», СВОЕЙ ЖАЖДОЙ СКОРОСТИ.

Однако у Модены была и другая грань, строгая и лишенная чувства юмора, она служила противовесом повальной мании на быстрые автомобили. Коммунисты итальянского разлива плотно укоренились во властной политической структуре страны (и удерживают там позиции до сих пор). По окончании войны Северная Италия совершила сдвиг влево. В общенациональном масштабе сей факт уравновешивался политикой центристского правительства Де Гаспари, сидевшего в Риме. Но профсоюзы, мелкая буржуазия и интеллектуалы, выступая против сложившейся в высших слоях общества ситуации (по большей части верхушка поддерживала фашистов), перешли на сторону социалистов и коммунистов, сохранивших силу и влияние, унаследованные от лидеров партизанских отрядов ополчения. В любом из индустриальных центров севера, включая Милан, Болонью и Модену, существовали многочисленные коммунистические партии с преданными сторонниками (хотя довольно скоро русские осознали, что партии эти имели сильный уклон в национализм и были чрезвычайно независимыми, а потому игнорировали любые указания из Москвы).

Природа итальянской государственной власти стала поводом для Феррари устроить театральное представление — после того, как у него разгорелся спор с городским правительством Модены по поводу какой-то давным-давно забытой обиды. Памятуя о том, что мэр — теперь ловко перекрасившийся в коммуниста — в 1930-е был ярым сторонником фашистов, Феррари пришел на встречу с ним в черной рубашке, ненавидимом в народе символе головорезов Муссолини. Драматично изорвав ее на себе и швырнув в лицо мэру, Феррари прокричал: «Ты носил такую задолго до меня!» С того дня этого уважаемого горожанина, бывшего теперь важнейшим фактором развития местной экономики, местное правительство трогало очень редко. С другой стороны, чем более процветающим становился бизнес Феррари, тем больше трений с профсоюзами у него возникало. Это приводило к забастовкам, но часто они принимали форму громких перебранок и символических уходов с работы, длившихся не дольше нескольких часов. Учитывая изменчивость характера Феррари и нахальные манеры драчливых глав итальянских профсоюзов севера (многие из которых помнили о том, что Феррари наживался на войне), сей факт свидетельствует о высоких лидерских качествах Энцо, ведь вынужденные перерывы в работе могли быть куда более частыми и носить насильственный характер.

Но, несмотря на всю свою