– Мэллит… – темные глаза смотрели на нее, и в них танцевали золотые молнии, какие теплые глаза, какой яркий огонь! – Ты не должна была приезжать… Не должна! Здесь слишком опасно.

– Опасность названной Залогом грозит везде и нигде, – достославный тоже устал, они все на исходе сил, а ладони невидимые давят на плечи, – и опасность эту несет в себе Первородный. Блистательный должен многое выслушать, а сын отца моего – рассказать.

Друг любимого вздрогнул и провел рукой по лицу:

– Достославный Енниоль, прошу меня простить. Я не думал увидеть вас здесь, в… талигойской одежде. Вы, наверное, устали. Отдохните, и я к вашим услугам.

– Юной Мэллит следует лечь. – Достославный из достославных подошел к камину и протянул руки к огню. – Десять дней назад она почувствовала себя дурно, а на четвертую ночь, считая от сегодняшней, открылась рана, но разговор о важном не может быть отсрочен.

– Нужен врач?! – Названный Робером снял серого зверька с плеча. – Сейчас он будет!

– Не рукам человеческим излечить эту слабость и закрыть эту рану. – Как же здесь, в доме многих коней, тепло и ясно! – И не жизни юной Мэллит грозит беда, а многим и многим. Подари сыну моего отца час ночи, и ты узнаешь все.

Темные брови сошлись в одну черту:

– Хорошо, я отведу Мэллит в спальню и вернусь. Вино, хлеб и оливки к вашим услугам. Приказать разогреть мясо?

– Гостеприимство блистательного бесценно, но недостойный нуждается в долгой беседе, а не в горячей пище.

– Что ж, – белая прядь надо лбом Робера казалась струйкой дыма, – ваше дело. Эжен, пошли. Ты ведь опять стала Эженом?

– Недостойная помнит это имя. – Так решили они с любимым, но царственная раскрыла их нехитрый обман, и из юноши Эжена она вновь стала женщиной. Меланией. Имя сменить можно, сердце нет.

– Я тебя понесу! – Луна становится ближе, сквозь пепел пробивается огонь, дождь смывает серую пыль, камень становится камнем, а дерево – деревом. Стучит дождь, стучат копыта, стучат сердца ее и блистательного, но его ноша слишком тяжела.

– Недостойная пойдет сама. – Как больно уходить в пепельные сумерки. – У дочери моего отца хватит сил пересечь порог.

Бронзовые кони встряхнули гривами, метнулся и погас алый отблеск, свечи закружились, сливаясь в лунный диск.

– Как скажешь. – Руки разжимаются, тепло остается. Как хорошо, что она дошла, что она здесь. – Ты опять стала гоганни, почему?

– Недостойная расскажет все… все, что не скажет достославный из достославных.

Три черных окна и между ними картины. Первородные в алом укрощают коней, на стенах спит и видит битвы оружие. Внуки Кабиоховы гордятся чужими смертями и не узнают свою.

– Дювье, – так зовут усталого воина, она запомнит. – Эжен останется у нас. Не надо его беспокоить и не надо о нем рассказывать.

– Не будем, Монсеньор. – Названный Дювье улыбнулся. Он был готов умереть, чтобы первородный жил. – Господин Эжен ужинать будут?

– Сейчас узнаем. – Какой тревожный взгляд, а голос спокойный, как летние облака. – Ты голоден?

– Да! – она ответила прежде, чем подумала. Она была голодна и хотела спать, сердце ее болело, и она помнила все. Черных зверей, тянущих когтистые лапы из мертвой ары, неподвижное мертвое лицо, охапку золотых роз на полу, звезды над Сакаци и улыбку любимого.

3

Енниоль постарел и похудел. Без желтых одежд и бороды он казался то ли удалившимся от дел лекарем, то ли книжником, только глаза смотрели жестко и мудро, но врачи часто так смотрят. Робер передвинул кресла к камину и запер дверь. Не от врагов и не от слуг, от себя.

– Прошу достославного, – он будет говорить о делах, он должен говорить о делах! – то есть пусть достославный Енниоль сядет.

– Блистательный может называть сына моего отца Жеромом из Рафиано, лекарем и астрологом. Чем меньше наши беседы напомнят об оставленном в Агарисе, тем лучше для нас и хуже для подслушивающих и подглядывающих.

– Хорошо, – согласился Иноходец. – Я должен говорить «вы» и называть по имени, то есть по новому имени?

– Так лучше, – подтвердил Енниоль. – Правнуки Кабиоховы не вступают в земли внуков Его. Те, кто не любит меня, узнав о деле моем и о том, что надевал я подрубленные одежды и брил лицо, встанут между мной и народом моим. Сыну отца моего не так долго осталось глотать пыль дорог, и не страшна мне хула неразумных, но навис камень над домом нашим, и не время искать покоя.

– Достославный Жер…

– Нет достославных в пределах вотчины внуков Его. – Слова были резкими, а глаза усталыми. Как же они все устали!

– Простите… Господин Жером, хотите вина или плохого шадди?

– Зачем отказываться от того, что предложено? – Черно-седая бровь поползла вверх. – Вино – не пища, оно обостряет ум и располагает к откровенности. Жером из Рафиано с радостью примет чашу из рук герцога Эпинэ.

Енниоль продолжает верить. Трое у оврага тоже верили. И старший, с родимым пятном, так и не назвавший своего имени, и мальчишка с глазами Мэллит, и сама Мэллит… Лэйе Астрапэ, ну зачем она здесь?!

– Послушайте, Енниоль, – рука сама легла на браслет, – я должен сказать… Должен признаться… Мы убили ваших гонцов.

– О чем говорит сын твоего отца? – Енниоль, диво дивное, казался растерянным. – Слово мое слишком тайно, чтоб вложить его в чужие уста. Не было посланных к твоему порогу до этого часа.

Говорит правду? Лжет? Все знает и хочет спасти свою жизнь? Но тогда зачем он пришел к убийце? Зачем привел Мэллит?!

– Блистательный начал говорить, – Енниоль больше не пытался быть Жеромом из Рафиано. – Выпавший каштан нельзя вернуть в кожуру. Сын моего отца ждет правды, и пусть она режет как нож и жжет как огонь.

Пусть жжет и режет, и гори все закатным пламенем! Мэллит и впрямь Залог, залог правды, но что разбередило ее рану? Клятва Ракана или болезнь Эпинэ? Ара связала двоих мерзавцев и гоганскую девочку, впутав ее в самую подлую из земных игр.

– Блистательный сожалеет о сказанном?

О сделанном сожалеет, о сказанном – нет. Робер прикрыл глаза, собираясь с мыслями, Енниоль ждал.

Если бы не правнуки Кабиоховы, они бы с Альдо до сих пор сидели в Агарисе или плыли неведомыми морями. Выходит, во всем виноваты гоганы? Если Альдо не повезет, он так и скажет. За спиной зашуршало – его крысейшество. Эпинэ немедленно подхватил вновь обретенное сокровище. Смешно, но, чувствуя под ладонью живое тепло, говорить было легче.

– В Лэ к Альдо пришел один человек. Он сказал, что вы купили армию Симона Люра и гарнизоны на пути к столице, и потребовал Гальтару.

– Половина сказанного – правда, – желтоватые пальцы потянулись к несуществующей бороде, – половина отмечена ложью. На кого походил говоривший с Первородным? Чьи имена называл?

– В Эпинэ его знали как мэтра