Альфу, позволяя ему задыхаться, и в тот момент, когда их больше не видно, я выбираюсь из своего укрытия и направляюсь к нему. Даже рискуя быть замеченным и схваченным, я не позволю ему умереть.

Я не буду.

Падая на колени, я кладу его голову к себе на колени и роюсь в сумке в поисках лобелии.

— Держись, Титус, — говорю я сквозь рыдания и вытираю слезы, застилающие мне зрение. Каждая клеточка моего тела дрожит от страха, вызывая тошнотворную дрожь в животе.

Звук приближающихся шагов парализует мои мышцы, и я оборачиваюсь, чтобы обнаружить Ремуса и всех его людей, стоящих позади меня с направленными на меня пистолетами. Ремус качает головой, проводя когтистым пальцем по подбородку.

— Упрямая женщина. Ты намного сильнее меня. Если бы это была Агата, я бы сдался гораздо раньше. Избавил ее от боли и страданий.

— Пошел ты. Пока он говорит, мои пальцы продолжают шарить по сумке в поисках флакона, пока один из охранников не срывает сумку с моего плеча.

— Отдай ее обратно! Он умрет!

— Да. Это так. В этом-то и трагедия всего этого. Если бы ты вернулась, он, возможно, был бы жив.

— Ремус … Я сделаю все, что ты захочешь. Я пойду туда, куда ты захочешь. Пожалуйста, просто позволь мне спасти его. Пожалуйста!

— Все, что я захочу?

— Я клянусь в этом.

Щелчком пальцев он приказывает охраннику отдать сумку, а сам обшаривает карманы, прежде чем достать флакон с лобелией.

— Это то, что спасет ему жизнь?

— Да. Пожалуйста. Я протягиваю ему дрожащую руку, и он наклоняется вперед, чтобы вложить ее в мою ладонь.

Вырвавшись из моих рук, он перебрасывает флакон через плечо.

— Нет! Я вскакиваю на ноги для этого, и охранники хватают меня. С сильным замахом я бью одного из них по лицу и вслед за ударом бью ногой по яйцам.

Холодный шлепок отправляет меня кувырком на землю. Ботинок врезается мне в живот, прижимая меня к себе. Другой врезается мне в спину, боль сотрясает позвоночник.

Титус кряхтит и хрипит, царапая землю для меня.

Я ползу к нему по грязи.

— Титус… Наши кончики пальцев едва соприкасаются, когда он падает, все его тело замирает.

— Титус? Я хмурюсь из-за его неподвижности. Что он не просыпается, когда я произношу его имя. Мрачная, извивающаяся реальность обволакивает мою шею. Воздух в моих легких становится густым, таким густым, что я не могу дышать.

— Титус?

Ничего. Ни единого проблеска жизни.

Звуки, которые эхом разносятся по лесу, — это мое страдание, вырывающееся из груди. Кажется, весь мир перестает вращаться, и я застываю в этот момент.

Грубая, мозолистая поверхность кончиков его пальцев касается моих. Руки, такие изношенные, усталые и изуродованные, которые прикасались ко мне с таким благоговением. Сейчас они даже не дергаются.

Воспоминания возвращаются к тому дню, когда я впервые увидела его, выйдя на арену. Каким великолепным он был. Даже тогда он был намного больше, чем мир вокруг меня. Намного сильнее.

Холодная пустота в моей груди распространяется по ребрам, и я недоверчиво качаю головой.

Нет. Не Титус.

Руки тянутся ко мне, пытаясь оттащить меня от него, но я отталкиваю их. Я хочу свернуться калачиком рядом с ним, заснуть и никогда не просыпаться.

Руки сжимаются сильнее, земля врезается мне в колени, когда внешние силы пытаются разлучить нас.

Силы сильнее меня.

Он ушел. Мой Титус. Мой Альфа.

Любовь моя.

— Теперь отдыхай, мой храбрый солдат. Навсегда, — шепчу я ему, как будто мы здесь единственные. Как будто другие мужчины не стоят надо мной, издевательски смеясь.

Как будто мои слова — это обещание.

Глава 3 9

Я верю, что сердце разбивается поэтапно.

Все сразу убило бы нас. Зная это, Природа скрывает большую часть боли за отрицанием и ложной надеждой, так что только трещина на самом деле затрагивает сердце. Прошло несколько часов, дней, когда реальность начинает успокаиваться, надежда угасает, и вся тяжесть агонии давит на хрупкий орган, сокрушая нас правдой. И к тому времени мы настолько погружаемся в страдания, что едва замечаем нехватку дыхания. Пустота. Бесконечная пустота, которая затягивает нас в самые глубины отчаяния.

Ослабев от жажды и истощения, я смотрю в кромешную тьму камеры, где меня держали неопределенное количество времени, без еды. Без воды. Без света. В воздухе витает зловоние смерти, и я предполагаю, что меня запихнули в камеру, где недавно кто-то умер. Бешенный. Может быть, Линдси. Я понятия не имею, где они держали меня.

Каждую секунду в этом аду мой разум мучает меня последними моментами «Титуса». Трудно сказать, являются ли образы в моей голове снами или моментами бодрствования, поскольку темнота никогда не рассеивается.

Мое тело начинает биться о каменные стены, скребя по шероховатой поверхности, и раны на спине от моей последней порки оживают. Они будут заражены, я уверена в этом, но это больше не имеет значения.

Ничто больше не имеет значения.

Тьма тянет меня уже несколько часов, и я хочу скользнуть в ее объятия, заснуть и никогда не просыпаться. Возможно, я увижу Титуса в этих снах. Я подбегу к нему и окажусь в его сильных объятиях.

Да, это то, куда я хочу пойти.

Дверь открывается навстречу мерцающему лучу света. В камеру засовывают поднос с едой, прежде чем по комнате расползаются тени, когда дверь снова закрывается.

В воздухе витает запах мяса, и я карабкаюсь на четвереньках. Похлопывая вокруг, я ударяюсь рукой о жесть и столовое серебро, звеня металлом, пока слепо ищу еду. Игривый вкус любого животного, которое они приготовили, вызывает легкое неудовольствие, поскольку я отрываю мясо от кости зубами, как животное, и слизываю соленый жир с пальцев. Я выпиваю чашку несвежей воды, не обращая внимания на ее легкий запах. Я понятия не имею, что я ела или пила, только то, что это наполняет мой желудок на данный момент.

Ослепительный свет прорезает темноту, и в мою камеру входят два охранника.

— Нет! Нет! Я брыкаюсь и замахиваюсь на них, призывая упрямую силу, которая отказывается быть побежденной, даже сейчас. Даже когда я потеряла то, что имело значение больше всего.

Грубые руки поднимают меня с пола, толкая мое тело, когда они вытаскивают меня из камеры.

— Отпусти меня! Убери от меня свои гребаные руки! Мой голос отражается от стен, издеваясь надо мной своим эхом.

Цемент натирает кончики пальцев на ногах, пока меня выносят из одиночной камеры и поднимают по лестнице. Знакомый пейзаж заброшенной тюрьмы проходит мимо моего сознания, но я не утруждаю себя вопросом, куда они меня ведут, потому что я уже знаю.

Мы останавливаемся перед дверью спальни Ремуса, и охранник стучит, прежде чем открыть ее.

Они тащат меня через комнату, мимо Ремуса, который стоит рядом с кроватью, одетый в бархатный красный халат.

В противоположном конце комнаты Агата сидит, ссутулившись, в кресле, потягивая красную жидкость, похожую на вино. Ожерелье моей