Марица Шенди сидела на скамье позади Анны Цер, рядом с ней находилась Кристина Чабай. Роза Киш сидела на противоположном конце скамьи, а Мара Фазекаш втиснулась рядом с Анной. Эти две женщины находились так близко друг к другу, что казалось, будто их руки сплелись воедино. Массивное бедро Мары прижималось к ободранной ноге Анны. Каждый раз, когда Мара делала вдох, она раздувалась, словно воздушный шар, и Анну буквально вжимало в ее соседку, сплющивая, как лепешку.

Анна чувствовала себя крайне неуютно, однако дочери дьявола, находившейся рядом с ней, на это было совершенно наплевать.

В той кухоньке, где они сидели, было всего одно запотевшее окно, и солнечный свет тускло сочился сквозь него, стараясь наполнить это жалкое помещение своим великолепием. Поблекший старый гобелен на стене маленькой комнатки, а также те немногие предметы, которые деревенский глашатай перенес сюда (его удочка и пара керамических горшков) в этом свете выглядели почти изящно. В свою очередь, «вороны» в черных одеяниях, усаженные на скамьи, были похожи на подготовленные к посадке и перепачканные в земле семена. У Анны от солнечного света сильно саднил безобразно распухший глаз, который выглядел так, словно его зашили. По ее векам пролегла тень, а на лбу, от переносицы до самой скулы, красовалось темно-фиолетовое пятно.

Не прошло и суток с тех пор, как Лайош поставил Анне этот громадный синяк. Он, пошатываясь, влетел в открытую дверь дома глашатая и нанес ей один быстрый удар в лицо, прежде чем жандармы смогли перехватить его и вытолкать наружу. Теперь любое резкое движение или даже наклон головы причиняли Анне пульсирующую боль, а поврежденный глаз ныл не переставая.

Анна не призналась в убийстве отца Лайоша. Однако она призналась в том, что не помешала Розе Киш убить его.

Старик имел обыкновение гадить по всему дому. Его дерьмо падало прямо на пол бесформенной массой, которая скапливалась у его ног. Старый Цер, наступая на него, оставлял за собой след из фекалий по всему дому, который Анне приходилось постоянно убирать уже после того, как она наводила полный порядок во всех помещениях. Он также мочился прямо там, где сидел, и Анна была вынуждена подтирать эти вонючие лужи. К тому же он был слеп, и она порой заставала его стоящим в углу, как будто его загнали туда, и он не мог найти выхода. Когда родился Лайош-младший, Анна постоянно беспокоилась о том, что старик может случайно, без всякого злого умысла, причинить ему вред: наступить или помочиться на него, либо сделать еще что-нибудь в этом роде. Лайош спал там, где падал, доведя себя в результате пьянства до бессознательного состояния, однако старик спал в комнате вместе с ней и ребенком, и спустя какое-то время Анна просто перестала спать по ночам, беспокоясь о своем малыше. В результате она вскоре превратилась в бледную тень.

Роза Киш предложила Анне выход из этой ситуации, однако у той не хватало духу на такой шаг.

– Мой муж забьет меня до смерти, – всякий раз отвечала она Розе, когда та озвучивала свое предложение.

Тем не менее Анна не помешала своей соседке положить мышьяк в суп старика, и тот скончался за три недели до второго дня рождения ее сына.

Самое же пикантное состояло в том, что всю правду о старом Цере узнали совершенно случайно. Жандармы начали расспрашивать Розу Киш об Анне, предположив, что она может что-то знать о смерти детей своей соседки, а та, оказавшись на допросе, после наводящих вопросов об Анне сразу же призналась в том, как поступили с главой семьи Цер.

Жандармы, ведущие расследование, нередко сталкивались с подобной ситуацией: те женщины, которых они допрашивали, признавались в преступлениях, о которых никто даже не подозревал. Также часто вдовы умоляли выкопать останки их скончавшихся мужей, просто чтобы доказать, что те умерли по естественным причинам.

Скамья была жесткой, как в церкви, и многочасовое сидение на ней причиняло Анне острую боль.

Было принято решение о том, чтобы подозреваемые проводили ночи в деревенской гостинице, большом доме, расположенном на окраине Надьрева, в котором теперь также проживали некоторые из жандармов, привлеченных к расследованию. При обычных обстоятельствах эта гостиница редко была заполнена, чаще всего она просто пустовала. Иногда там останавливались коробейники, которые не могли найти жителя деревни, готового приютить их на ночь, но обычно ее услугами пользовались только охотники, когда их компания была слишком большой для охотничьего домика местного помещика. «Вороны» ютились все вместе в одном номере гостиницы. Они спали на соломенных циновках и расстеленных на полу одеялах, а утром жена хозяина гостиницы готовила для них завтрак.

Был уже полдень, когда Анну снова повели в спальню дома деревенского глашатая для очередного допроса. На крыльце дома толпились члены семей задержанных, которые принесли им обед. Они сгрудились у открытой двери с чайниками, кастрюльками и мисками, пытаясь заглянуть за спину члена сельсовета, стоявшего на страже у входа. Проходя мимо них, Анна уловила запах чечевицы, супа леббенч и баранины. Ее мысли сразу же обратились к сыну и дочери, и она с содроганием подумала о том, как они себя сейчас чувствуют и что с ними будет в дальнейшем.

Как только Анна оказалась в спальне, превращенной в комнату для допросов, ей стало ясно, что жандармам больше не интересно выслушивать подробности истории о главе семьи Цер. Они уже узнали о старике все, что им требовалось, и этого было достаточно, чтобы обвинить Розу Киш в убийстве, а Анну – в соучастии. На этот раз они хотели узнать об умерших младенцах.

И Анна рассказала им все.

Она рассказала им о своей дочери с губками, похожими на миниатюрный бутон розы, и о своем сыне, который родился в полночь. Она рассказала им о своей пустой груди и пустом кухонном шкафе в своем доме. Она рассказала им о своем стремлении спасти душу сына, окрестив его в последнюю минуту, и об ужасной участи в чистилище, на которую она обрекла его умершую сестру. Она рассказала им о вопросе, который задала ей повитуха и после которого ее младенец был отравлен, и о вопросе, который семь лет спустя задала ей дочь повитухи. Она рассказала им о своем безостановочном кровоизлиянии во время родов, а также о младенцах, родившихся полуживыми и умерших без необходимости прикладывать яд к их губам. Анна завершила свой рассказ признанием: она всегда знала, что никогда не сможет убежать от Бога.