и говорит: «Что тебе подарить?» — «Ничего», — отвечаю. Он все-таки принес мне скамейку для ног, фанерный ящик вроде чемодана и бинокль. Принес все самое ценное, что у него осталось. Бинокль я не взял, сказав ему, что его можно будет еще продать. А скамейку и чемодан я сохранил как память.

Случаев, когда отъезжавшие немцы дарили вещи своим советским знакомым, было очень много. «Мне немцы, рабо­тавшие со мной на маслозаводе, отдали при расставании свои личные инструменты. Я дал им на дорогу денег и немного продуктов. Не знаю, помогло ли им это» (Павел Григорьевич Белошапский). Хасьяну Секамовичу Аляутдинову нем­цы «оставили всю домашнюю утварь, сказав, что они отдают ее как хорошему соседу. Моему сыну они дали девяносто рублей советских денег, потому что их вывозить не разрешалось. Отда­вали со словами: «Держи, Валентин! Это тебе!».

Таких рассказов записано множество, но изредка встреча­лось и другое. Анне Ивановне Трубчаниной запомнилась рыжая немка из поселка Заливное, которая «била свою посуду и приговаривала: «Лучше я все разобью, но русским [...] ничего не достанется...». А Екатерина Петровна Кожевникова из Приморска описала такую картину:

— Они когда уезжали, всё уничтожали. Тут, говорят, некото­рые много вещей оставляли. Не знаю, может, в городе и остав­ляли, а тут всё-всё уничтожали. Это я по подсобному хозяйству сужу. Они ведь не как мы. Они на пуховой перине лежали, пуховым одеялом укрывались. Вот они на улицу выходили, раз! пуховые перины разрезали и на ветер. Как снег летел пух. Ветер с моря сильный, все перины, одеяла выпускали. Посуду били. Посуды у них много было, красивая такая. Работящий, культурный народ. И прямо на камни — бух!

Как уже отмечалось, при отъезде немцам разрешалось брать минимум имущества. Нам называли разные цифры: 10, 16, 20, 24 килограмма на человека. В действительности, по постановле­нию советского правительства подлежало вывозу личное иму­щество до 300 килограммов на семью. Об этой цифре из наших переселенцев никто не слышал. Вряд ли о ней знали и немцы. Общее правило состояло в том, что на человека пола­гался один чемодан или узел, рюкзак, мешок. Да и много ли могли унести ослабленные старики, женщины, дети?

Что же стало с оставленным немцами имуществом? Соглас­но инструкциям, оно оприходовалось. «Я участвовал в выселе­нии немцев в 1947 — 1948 годах, — рассказывает калининградец Александр Августович Мелнгалв. — Ходил по квартирам, опи­сывал имущество. Я описывал имущество в двух домах у со­хранившегося двойного моста. Им разрешалось брать немно­го. Остальное грузилось на машины и свозилось куда-то на улицу Фрунзе». Александр Игнатьевич Фурманов называет еще один склад — на Аллее Смелых.

О судьбе оставшегося имущества спрашиваем Александру Григорьевну Пермякову.

— Не знаю, — отвечает она. Это вам лучше поговорить с В-ным. Он живет на улице Каменной, у него дом большой, немецкий. Он вывозил немцев и забирал их добро. У него сараи были большие во дворе, так чего только там не было! И мебель, и посуда, и белье. Всё завалено.

А вот ответ жителя Славска Александра Николаевича Пуш­карева:

— Все оставшееся в домах имущество приказали свозить в один сарай. В радиусе двадцати километров собирали по хуто­рам и поселкам шкафы, стулья, столы, всю мебель. На маши­нах отвозили. Вроде бы для того, чтобы сохранить лучше. Пе­реселенцы приедут, для них будет готова мебель. Только глупо­сти это всё. Ничего они не сохранили. Дороги были разбиты, пока везли мебель на склад, от нее одни доски оставались. Ее же надо было привязывать и везти аккуратно. А так что полу­чилось: шкафы побросали на машины как попало, везли побы­стрее, машина трясется. Ну в общем, никому дела не было. Да и на складе половина мебели сгнила, половину — растащили. Само же начальство и тащило.

Несмотря на строгость решения о депортации, некоторым местным немецким жителям все же разрешали остаться. Кем были эти люди?

Во-первых, исключение делалось для германских коммунис­тов и участников антифашистского Сопротивления. Иван Пан­телеевич Лысенко знал коммуниста Швибе, который принял советское гражданство, работал инженером в строительстве и умер в Калининграде. Во-вторых, оставляли специалистов, без которых не могли обойтись некоторые промышленные, да и сельскохозяйственные предприятия. В Железнодорожном, на­пример, оставили мастера пивоварения. Большинство их де­портировали несколько позднее, в 1949 — 1951 годах. Немно­гие, буквально единицы, все-таки остались навсегда. Причины и обстоятельства были различными.

Владимир Иванович Васильев из поселка Садовое Озерс­кого района рассказал о таком случае: «В совхозе «Трудовик» (№ 11 — так его раньше называли) осталась семья немцев. Па­уль — так их фамилия. Недавно только уехали, лет пять назад. Работал он трактористом, а в сезон — на комбайне. Был луч­шим комбайнером совхоза, награждали его премиями, медаля­ми, был хороший работник, общительный человек».

О другом случае поведала калининградка Нинель Алексеев­на Канайлова:

— Из всех немцев здесь остался только один человек. Мы с ним были знакомы. Может быть, вы слышали про него? Он философом был, его фамилия Вайнгартен. Его старые кали­нинградцы все знают. Рассказывали про него, что ему предло­жили здесь преподавать философию, но он сказал, что не в том возрасте, когда можно переучиваться. А у него была другая хорошая специальность. Он был альфрейщиком — занимался лепниной, лепкой на стенах зданий. И он работал на восста­новлении домов по этой своей специальности. У него была роскошная седая шевелюра, развевающиеся волосы, он никог­да не носил головного убора... Это была запоминающаяся фигура. Он несся по улице, и волосы летели за ним. Мы позна­комились с ним в иностранном отделе областной библиотеки, где собирались молодые учителя иностранного языка. И так как ему хотелось поговорить, он прекрасно говорил по-фран­цузски, по-немецки, он с нами, с молодежью, проводил вечера в библиотеке. Он прожил долго, умер относительно недавно.

Смешанные семьи и их судьба

Депортация имела еще одну печальную сторону. За несколько лет совместной жизни люди знакомились, начинали дружить, а случалось — влюблялись, создавали семью, заводили детей. Офи­циальные власти не поощряли смешанные браки, рассматрива­ли их как незаконные.

Зинаида Иосифовна Опенько приехала, когда немцев уже в основном выселили:

— Только которые оженились здесь на немках, с теми