Шрифт:
Закладка:
— Sí, es raro[68], — сказала Умница Лил. — Но когда же будет про любовь?
— Когда захочешь, тогда и будет, — сказал Томас Хадсон. — Но если ты послушаешь про места, где все это происходило, тогда мой рассказ произведет на тебя еще большее впечатление.
Около Гонконга много островов и заливчиков и вода в море чудесная, чистая. Новые Территории — это холмистый, заросший лесами полуостров на материке, а остров, где построен город Гонконг, лежит в большой, синей, глубокой бухте, протянувшейся от Южно-Китайского моря до самого Кантона. Зимой погода там была как у нас сейчас, когда норд переходит в ураган с дождями, и спать там было прохладно.
Я просыпался по утрам и даже в дождь шел на рыбный рынок. Тамошняя рыба почти такая же, как наша, а основное, что идет у них в пищу, — это красный групер. А еще там были бочковатые, мокро поблескивающие помпано и огромные креветки, я таких громадин нигде больше не видел. Рыбный рынок особенно хорош был рано утром, когда туда приносили свежую, только что выловленную, мокро поблескивающую рыбу. Неизвестные мне сорта попадались, но мало, а кроме рыбы, там торговали и дикими утками, пойманными в силки: шилохвосты, чирки, свиязи — и селезни и уточки — в зимнем оперении, а такого нежного, сложнейшего, как у наших вальдшнепов, узора оперения я у диких уток никогда раньше не видел. Я любовался этими птицами, их невероятным оперением, прекрасными глазами, любовался жирной, мокро поблескивающей, только что выловленной рыбой и прекрасными овощами, выращенными на человечьих экскрементах, именующихся там «ночной подкормкой», а овощи были такие красивые — что твои змеи. Я ходил на рынок каждое утро и каждое утро испытывал наслаждение.
Еще по утрам на улицах всегда встречались похоронные процессии. Провожающие были одеты во все белое, оркестр играл веселые мотивы. В тот год на похоронах чаще всего можно было услышать «Минуты счастья вновь пришли». Днем эта песенка все время стояла у тебя в ушах, потому что люди мерли как мухи, а ведь на этом острове, по слухам, жили четыреста миллионеров, не считая тех, что обосновались в Каулуне.
— Millonarios chinos?
— Да, главным образом миллионеры-китайцы. Но были и всякие другие. Я сам знал многих миллионеров, и мы часто обедали вместе в знаменитых китайских ресторанах. В Гонконге было несколько шикарных ресторанов, не уступающих самым известным в мире, а кантонская кухня великолепна. В тот год среди моих лучших друзей были десять миллионеров, которых я знал только по их инициалам — X. М., М. Я., Т. В., X. Ж. и тому подобное. Так именовались все важные китайцы. Кроме того, я дружил с тремя китайскими генералами, один из них приехал из Уайтчепела в Лондоне и служил инспектором полиции — замечательный был человек; и еще с шестью летчиками Китайской национальной авиакомпании, которые получали баснословные деньги, но стоили того; еще был у меня знакомый полисмен, и не совсем нормальный австралиец, и много англичан офицеров, и… Но не буду утруждать тебя перечислением всех моих друзей. Стольких хороших, близких дружков у меня больше не было ни до, ни после Гонконга.
— Cuándo viene el amor?[69]
— Я все думаю, какую amor пустить первой. Ладно. Вот тебе одна моя amor.
— Только чтобы было интересно, а то мне немножко надоел твой Китай.
— И напрасно. Ты бы влюбилась в него так же, как я.
— Почему же ты не остался там?
— Нельзя там было оставаться, того и гляди, могли прийти япошки.
— Todo está jodio por la guerra[70].
— Да, — сказал Томас Хадсон. — Согласен. — Он никогда не слышал от Умницы Лил такого крепкого словца и, услышав его, удивился.
— Me cansan con la guerra[71].
— Мне тоже, — сказал Томас Хадсон. — Я здорово устал от нее. Но вспоминать Гонконг никогда не устаю.
— Ну, так расскажи мне о нем побольше. Это bastante interesante[72]. Но я хотела послушать про любовь.
— Да знаешь, там все было так интересно, что времени на любовь почти не оставалось.
— А кто у тебя была там первая?
— Первой была очень высокая и красивая китаянка, сильно европеизированная, эмансипированная, но она не хотела приходить ко мне в гостиницу, говоря, что тогда все об этом узнают, и ночевать у нее дома тоже не позволяла, потому что тогда узнает прислуга. Но ее овчарка уже знала о нас. Она сильно нам все осложняла.
— Тогда где же вы с ней сходились?
— Сходились, как молокососы сходятся, — там, где мне удавалось ее уговорить, главным образом в машинах, в лодках.
— Бедный наш дружок мистер Икс!
— Конечно, бедный.
— И тем ваша любовь и ограничивалась? Вы так-таки и не провели ни одной ночи вместе?
— Нет.
— Бедный Том. А стоила она таких терзаний?
— Кто ее знает. Кажется, стоила. Мне, конечно, надо было снять дом, а не оставаться в отеле.
— «Дом греха» тебе надо было снять, как это здесь делают.
— Не люблю я эти «Дома греха».
— Да, знаю. Но если уж она так тебе была нужна.
— Это все как-то обошлось. Тебе еще не надоело слушать?
— Нет, Том, что ты! Про такое не надоест. Чем же это все кончилось?
— Однажды мы ужинали с этой девушкой, а после ужина долго катались в лодке, и это было замечательно, только не очень удобно. У нее была чудесная кожа, все, что предшествует тому самому, очень возбуждало ее, и губы у нее были тонкие, не отягощенные любовью. Потом мы вышли из лодки и пошли к ней в дом, а там эта овчарка, и надо было стараться, чтобы никто не проснулся, и наконец я ушел к себе в отель, неудовлетворенный, усталый от споров, хотя она и была права. Но зачем тогда эта дурацкая эмансипация, если нельзя лечь в постель с мужчиной? Если уж провозглашать эмансипацию, тогда надо прежде всего дать свободу простыням. Словом, я был настроен мрачно и frustrado[73].
— Я никогда не видела, чтобы ты был frustrado. Это, наверно, очень смешно.
— Нет, не смешно. Я был злющий в ту ночь, все мне казалось отвратительным.
— Ну, рассказывай дальше.
— Взял я ключ у портье с таким настроением, что
