над книгами. В свое время я тоже был довольно прилежным студентом, а потому, надеюсь, в состоянии понять своего юного коллегу, и мне очень хотелось бы, чтобы вы без излишней обиды восприняли мой совет, посчитав, что он исходит не от совершенно чужого вам человека.

Малкольм широко улыбнулся и протянул ему свою руку.

— Тряхните, как говорят в Америке, — сказал он. — Разумеется, я крайне признателен и вам и миссис Визэм за вашу доброту. Но это требует ответного понимания с моей стороны. Обещаю вам, больше никогда не буду пить крепкого чая — ни чашки, вплоть до тех пор, пока вы сами мне не разрешите, а лягу в постель сегодня не позднее часа ночи. Ну как, годится?

— Прекрасно. Годится, — кивнул доктор. — А теперь расскажите поподробнее, что вы увидели в своем старом доме.

Малкольм в мельчайших подробностях пересказал увиденное и услышанное им за последние две ночи. Несколько раз его повествование прерывали возбужденные восклицания со стороны миссис Визэм, пока он не дошел до эпизода с Библией — тогда долго сдерживаемое волнение хозяйки гостиницы наконец отыскало свой выход в виде пронзительного и короткого крика, лишь бокал бренди с водой немного привел ее в чувство.

Торнхил выслушал рассказ с выражением нарастающей мрачности на лице, а когда молодой человек его закончил, миссис Визэм к тому времени окончательно придя в себя, спросила:

— Крыса всегда поднималась по веревке набатного колокола?

— Да, всегда.

— Я полагаю, вам известно, — сказал доктор после некоторой паузы, — что это за веревка?

— Нет, не известно!

— Это, — медленно проговорил Торнхил, — та самая веревка, которой пользовался палач для приведения в исполнение приговоров, оглашенных судьей и являвшихся выражением его неукротимой злобы и ожесточенности!..

На этом месте его вновь прервал очередной стон миссис Визэм, и им пришлось предпринять дополнительные меры, чтобы снова привести ее в чувство. Малкольм взглянул на свои часы и обнаружил, что близилось время обеда, поэтому он раскланялся с доктором, так и не дождавшись, когда женщина в очередной раз обретет крепость духа.

Когда миссис Визэм, наконец, почувствовала себя достаточно уверенно, она тут же набросилась на доктора с гневными упреками и вопросами относительно того, что за ужасные вещи он пытался вдолбить в голову молодого человека. Ведь он и так уже настрадался от одного лишь факта проживания в доме судьи, на что доктор Торнхил возразил:

— Моя дорогая леди, я сделал это, преследуя вполне конкретную цель! Мне хотелось привлечь его внимание именно к этой веревке. Может оказаться так, что сейчас его рассудок пребывает в состоянии крайнего переутомления вследствие повышенной интенсивности занятий. Хотя я склонен полагать, что он вполне здоров как физически, так и психически, все же крысы и это упоминание «старого дьявола», — доктор покачал головой и продолжил: — Я уже хотел было предложить ему свою помощь, намереваясь провести в этом доме одну ночь, но побоялся, что могу его обидеть. Дело в том, что ночью ему может присниться какой-нибудь кошмар или его будут мучить галлюцинации; и если это случится, я бы хотел, чтобы у него имелась возможность потянуть за ту веревку, что дало бы нам знать, что там что-то не в порядке и мы могли бы поспешить на помощь. Сегодня я буду сидеть допоздна — имейте это в виду и не тревожьтесь понапрасну, если сегодня ночью Бенчерч испытает некоторое потрясение.

— О, доктор, что вы хотите сказать? Что вы имеете в виду?

— Вот что. Вполне возможно… нет, более того, вероятно, что сегодня ночью мы услышим, как звонит над домом судьи набатный колокол. — С этими словами доктор покинул миссис Визэм, совершив столь эффектный уход, о котором мог лишь мечтать любой актер.

Когда Малкольм пришел домой, он обнаружил, что вернулся чуть позже ставшего обычным для него времени. Миссис Демпстер уже ушла, он был рад увидеть, что помещение сверкает чистотой и опрятностью, в камине потрескивают дрова, а фитиль лампы аккуратно подрезан.

Вечер выдался более прохладным, чем обычно бывает в апреле; ветер с каждой минутой все усиливался, так что ночью можно было ожидать настоящей бури. В течение нескольких минут после его прихода крысы за стеной безмолвствовали, однако вскоре они вполне освоились с его присутствием, и все началось снова. Ему было даже приятно слышать их напоминание о своем существовании, поскольку Малкольм стал относиться к ним как к своего рода партнерам, если не товарищам по одиночеству. Одновременно с этим он в очередной раз задумался над тем странным фактом, что крысы оживали лишь в отсутствие того, более страшного существа с горящими глазами.

Лампа, при свете которой он читал, была накрыта зеленым абажуром, отчего верхняя часть стен и весь потолок комнаты продолжали оставаться в темноте, а веселый трепет пламени камина заливал пол и игриво колыхался по белой скатерти большого обеденного стола. Пребывая в жизнерадостном, определенно бодром настроении, Малкольм сел за стол, чтобы предаться вечерней трапезе. Покончив с ужином и закурив сигарету, он уселся за работу, твердо вознамерившись не отвлекаться ни под каким предлогом: он вспомнил про свое обещание доктору и настроился на то, чтобы провести время с максимальной пользой.

В течение часа или около того он нормально работал, но затем его внимание стало как-то соскальзывать, удаляться от содержания книг. Окружающая обстановка начала все больше действовать ему на нервы, и он не мог полностью игнорировать свою прирожденную восприимчивость. К этому времени ветер перешел в настоящий шквал, который грозил в любую минуту перерасти в подлинную бурю. Старый дом был достаточно прочен, но ему казалось, что и он вот-вот сорвется со своего фундамента; в каминном дымоходе громыхали и завывали перекатывающиеся волны беснующегося воздуха, ветер бился о старинные фронтоны, производя непривычные, даже странные, какие-то неземные звуки, отдававшиеся эхом в пустых комнатах и коридорах. Даже большой набатный колокол на крыше словно почувствовал силу ветра, поскольку его веревка сейчас приподнималась и слегка покачивалась, словно сам он время от времени приходил в движение; ее свитый в кольца конец скользил по дубовому полу, издавая при этом резкое, надсадное шуршание.

Вслушиваясь в эти звуки, Малкольм вспомнил слова доктора: «Это та самая веревка, которой пользовался палач для приведения в исполнение приговоров, оглашенных судьей и являвшихся выражением его неукротимой злобы и ожесточенности». Он прошел в угол комнаты рядом с камином и взял в руки конец веревки. Что-то в ней привлекло его внимание и, стоя там, он словно отрешился на несколько мгновений от окружающей действительности, погрузившись