Шрифт:
Закладка:
Ты говоришь, жесток был. Время было такое. И приказ известный «Ни шагу назад» необходим был, и свою роль сыграл. Паника на фронте страшная вещь, её беспощадно пресекать надо было. Да, были ошибки, с коллективизации начиная. (К ней, особенно к раскулачиванию, отец, сам из крестьян, относился резко отрицательно). А у кого их нет. Задним числом мы все умны. Хрущев вон, со своей кукурузой только в анекдоты попал.
А ведь попасть под репрессии и отец мог. После тяжелого ранения и демобилизации он продолжил работу в школе. Учителю необходимы наглядные пособия. Ватман по тем временам был несбыточным пожеланием. Зато в магазине продавались портреты вождей на отличной мелованной бумаге… Приехавшая из района комиссия старания учителя отметила положительно. Но при выходе из класса один неприметный член комиссии задержался, подойдя к стенду аккуратно снял кнопку, заглянул на схему с обратной стороны, вернул кнопку на место и поманил отца пальцем. «И на чьем портрете вы наглядный материал оформили?» – «На товарища… – начал отец и осекся под тяжелым взглядом. «Завтра… утром… материал должен быть на портрете… товарища Маркса. Понятно?» К утру задание было выполнено. Отец обоснованно считал, что ему крупно повезло. Может быть, особист пожалел заслуженного фронтовика. А может быть, план «по выявлению» на тот момент был выполнен.
Известны высказывания о том, что в атаку шли с матом, а не криком «За родину, за Сталина». Безусловно, мат на фронте был, куда ж без него. Но поднять им роту, первым встав в атаку, невозможно. Мои попытки «развить» тему культа отец решительно пресек: «Сын, я его именем людей на смерть поднимал». Возразить было нечем. Развенчать человека, с именем которого шел на смерть, невозможно.
Народная война
Из рассказов отца передо мной представала война, как тяжкий ежедневный труд, без выходных и праздников, где смерть была обыденна и повседневна. Фронтовые будни и быт без всяких прикрас. Да, мы победили. И спасли свою страну и весь мир от фашистского порабощения. Но неизбежно возникал у меня вопрос: почему мы отступали до Москвы и Волги? Почему понесли величайшие потери? Ведь каждый знал, что «от тайги до британских морей Красная армия всех сильней». Армия, кстати, так и называлась – Рабоче-крестьянская красная армия (РККА).
«Трудный ты вопрос задаешь», – помолчав, сказал отец. Вроде готовились мы к войне, сил не жалея, во многом себе отказывая, а оказались неподготовленными. Не успели видать… Представить просто сложно, какие территории врагу отдали. Настроение, конечно, подавленное было. Показывать этого, а тем более говорить вслух, не принято было. Военное время, сын, это военное время. И законы в это время – военные. А какие потери в людях несли, хоть они и не называлось нигде, но представить было нетрудно уже по количеству «похоронок» и не менее страшных извещений о «без вести пропавших». Почтальона со страхом и надеждой в редкой семье не ждали. Мне-то на фронт попасть довелось не сразу. Учителей в армию до войны не призывали. В июне уже меня направили в пехотное училище, и через полгода – ускоренный выпуск офицеров. Фронт в командирах взводов очень нуждался. К тому времени, как я на фронт попал, под Москвой немца уже разбили. Какой кровью – другой вопрос.
Воевать, сын, не песни строем петь. Воевать уметь надо. А для этого мало великого полководца Суворова вспоминать. Немец воевать умел – всю Европу, считай прошел. Танки, авиацию грамотно использовал. А мы боевого опыта не имели. (Отец поддерживал, но как-то неохотно, официальные объяснения поражений и неудач 41 года. С горечью и долей неуверенности повторял: конечно, на Гитлера вся Европа работала). Ворошилов и Буденный, конечно герои… гражданской войны. Почти всю авиацию и танки в первые же дни потеряли… Не солдат в этом виноват… Вот и дошли до Москвы. И резервы, по всей стране собранные, и Т-34, с уральских заводов подошедшие, конечно, свою роль сыграли. И горький опыт отступлений и немногих успешных контратак, показавших, что можно немца бить, можно. И полководцы появились. Но главное, осознание пришло каждому, что Родину теряем и что фашистская власть похлеще монголо-татарского ига будет. Ведь то, что фашист творил на оккупированных территориях стало известно не только из газет. И какие прелести фашистский плен сулил, тоже догадывались. Вот и встала вся страна на смертный бой… Помнится Бисмарк предостерегал: «Русские медленно запрягают, да быстро едут». Про «дубину народной войны» еще граф Лев Толстой писал. Вот довелось и нам воевать научиться и немца бить. И били его с яростью. И была это народная война. Не случайно маршал Жуков свои мемуары солдату посвятил, эту войну выигравшему.
НЕМЕЦ – НЕ ФАШИСТ
«А ведь жалеешь, сын, что поздно родился и не довелось тебе фашиста бить?», – неожиданно спросил отец после моей очередной просьбы рассказать про войну. Увидев мое замешательство, улыбнулся. – Я тоже считал, что поздно родился и не довелось мне с Чапаем в атаку ходить. Мы ведь тоже пацанами «в войну» играли, только делились на «красных» и «белых». И тоже не понимали – отец опять стал серьезным, что война – это, прежде всего, тяжкий труд, и кровь, и смерть тоже.
Да, мальчишки всех времен любили играть «в войну». Конечно же у нас были враги. И мы точно знали, что прекрасное будущее таинственно скрывается где-то за горизонтом только потому, что ещё существуют эти враги. Конечно, врагом был БУРЖУЙ (мы все любили Кибальчиша, так красиво воспетого Аркадием Гайдаром, и презирали Плохиша, продавшегося буржуинам за печенье и банку варенья). Но главным врагом для нас, мальчишек послевоенной поры, был ФАШИСТ, война с которым была тяжелейшим испытанием – наши матери не уставали твердить как заклинание: «лишь бы не было войны». Страна жила бедно, для нас деликатесом была горбушка хлеба, смоченная водой и посыпанная сахаром. И объяснение мы знали: пережита тяжелейшая война, еще не полностью восстановлено разрушенное на оккупированных территориях.
Слова «немец» и «фашист» для нас были синонимами, мы не видели между ними никакой разницы. Пролетарская солидарность была для нас абстрактным понятием, а уж немцы в нее никак не вписывались, они однозначно были враги. Иное отношение к ним плохо воспринималось детским сознанием, и, конечно, это было повсеместно.
Детство категорично и порой необдуманно жестоко. Много позже я прочитал воспоминания Олега Табакова, жившего c бабушкой на окраине Саратова. Недалеко был лагерь немецких военнопленных. «И моя бабушка, – вспоминал Табаков, – почему—то сжалилась над ними. Это странно, потому что у неё к этому времени один сын пропал без вести на войне с немцами, другой сын вернулся c нее калекой. A она, увидев, как они мёрзнут, отрезала им от своего пайково—карточного хлебушка половину и говорит: „Олежек, отнеси!“ Я боялся наших конвоиров, я боялся овчарок, я боялся этих немцев… Но я пошёл и отнёс им этот хлеб… И я убеждён, что Господь за этот хлеб меня отблагодарил: в 1992 году, когда гайдаровские реформы довели до голода, было впору закрывать театр. И вдруг, в самую трудную минуту, звонок из Ленинградского морского портa: „Baм пришёл контейнер с гуманитарной помощью из Германии“. Оказывается, какие—то театры в Германии решили собрать помощь театру Олега Табакова. Несколько раз в году они присылали эти контейнеры, и это
