В то время как в голосе Буна сохраняется намек на гнев, который я слышала в последний раз, когда мы разговаривали, в его словах звучит другое настроение. Звучит как грусть.

– Мне жаль, что я был не до конца честен с тобой. Но теперь тебе должно быть ясно, что я не имею никакого отношения к тому, что случилось с Кэтрин или другими пропавшими девушками, – говорит Бун, напоминая мне, что он до сих пор ничего не знает о преступлении Лена или о том, как я заставила его заплатить за них.

Дважды.

– Что касается того, что случилось с моей женой, – продолжил Бун, – да, я был под следствием после ее смерти. И да, было время, когда люди думали, что я убил ее. Доказательств этого не было, но не было и доказательств того, что я этого не делал. По крайней мере, доказательств таких, какие я был готов показать людям.

Я смотрю на него с удивлением и неожиданно с любопытством.

– В этом было нечто большее, чем то, что ты рассказал полиции?

– Моя жена не упала с лестницы случайно, – Бун останавливается, делает вдох. – Она покончила с собой.

Я вздрагиваю, потрясенная.

– Я знаю это, потому что она оставила мне записку, в которой извинялась за то, что долгое время была несчастна. Я думал, что знаю это, но не знал. Не совсем. Она была более чем несчастна. Она погрузилась во тьму, и я виню себя за то, что не заметил, насколько все было плохо, пока не стало слишком поздно.

Бун, наконец, садится.

– Я позвонил Вилме, как только нашел предсмертную записку. Она приехала, прочитала ее и сказала, что мне нужно опубликовать ее. К тому времени мы оба знали, что я буду выглядеть подозрительно. Это было очевидно. Но я все еще не мог этого сделать. Такие новости разрушили бы ее родителей. Я решил, что им будет легче смириться с мыслью, что это был несчастный случай, чем жить с осознанием того, что она покончила с собой. Они, как и я, винили бы себя за то, что не заметили, как сильно ей было больно, и не смогли оказать ей необходимую помощь. Я хотел избавить их от всего этого. И я не хотел, чтобы люди осуждали Марию за то, что она сделала с собой. Или, что еще хуже, позволить этому испортить их воспоминания о ней. Я хотел оградить всех от той же вины и боли, через которые проходил я. Вилма неохотно согласилась, и мы вместе сожгли записку.

Неудивительно, что Вилма была так уверена в его невиновности. В отличие от меня, она знала всю историю. И то, что выглядело как слепое доверие, на самом деле было дружеской верностью.

– Она хороший друг, – говорю я.

– Да. Она сделала свое дело и убедила всех, с кем мы работали, что я невиновен. Я надеюсь, что, в конце концов, ты тоже мне поверишь.

Я думаю, что уже поверила.

Я недостаточно знаю о его супружеской жизни, чтобы судить о Буне. Мне не составило труда сделать это, когда в моем организме было больше бурбона, чем крови. Сейчас все, что я знаю, это то, что в глубине души Бун кажется хорошим человеком, который изо всех сил пытается укротить своих демонов, как и все мы. И как человек, которая не хотела приручать собственных демонов, я должна дать ему право на презумпцию невиновности.

– Спасибо, что все мне объяснил, – говорю я. – И я тебе верю.

– Действительно?

– Действительно.

– Тогда я должен уйти, пока ты не передумала, – говорит Бун, в последний раз ослепляя меня своей сногсшибательной улыбкой.

Прежде чем покинуть крыльцо, он вручает мне визитную карточку. На ней напечатано название ближайшей церкви, день недели и конкретное время.

– Это еженедельные собрания анонимных алкоголиков, на которые я хожу, – говорит он. – На всякий случай, если ты когда-нибудь почувствуешь необходимость попробовать. Поначалу это может пугать. И тебе может быть легче, если рядом будет знакомый.

Бун уходит прежде, чем я успеваю ответить, уже предполагая, что мой ответ отрицательный. Он прав, конечно. Я не собираюсь подвергать себя унижению, стоя перед группой незнакомцев и выставляя напоказ свои многочисленные недостатки.

Не сейчас.

Но, может быть, когда-нибудь.

Все зависит от того, как пойдет то, что я собираюсь делать дальше.

До сегодняшнего дня я бы выпила несколько рюмок, прежде чем позвонить Вилме Энсон. Теперь, однако, я не колеблюсь, даже зная, что выведу ее из себя, а ее коллеги, вероятно, обвинят меня в убийстве.

Я избегала этого достаточно долго.

Давно пора признаться.

***

Вилма явно не в восторге от спасательного жилета, который я заставила ее надеть, прежде чем покинуть причал. Она дергает его так, как малыш напрягается в автокресле, несчастный и стесненный.

– В этом нет необходимости, – говорит она. – Я отлично умею плавать.

– Безопасность превыше всего, – говорю я с задней части лодки, где управляю мотором в соответствующем спасательном жилете.

Я отказываюсь допустить повторения того, что случилось с Кэтрин Ройс. Озеро Грин может показаться безобидным, особенно сейчас, когда отражение заката заставляет воду сверкать, как розовое шампанское, но я знаю, что это не так.

Лен все еще там.

Я в этом уверена.

Он оставил меня и вернулся в воду. Теперь он прячется прямо под поверхностью, выжидая своего часа, ожидая появления кого-то еще.

Когда-нибудь.

Вилма тоже бросает на воду опасливый взгляд, хотя и совсем по другой причине. Западный берег озера, недоступный для заходящего солнца, потемнел. Тени собираются на береговой линии и ползут по поверхности озера Грин.

– Разве это не может подождать до завтра? – говорит она.

– Боюсь, что нет.

Я понимаю, что она тоже устала. Это был долгий, тяжелый день. После того, как я позвонила ей и сообщила, что Кэтрин найдена, Вилма провела весь день на