— Спасибо! — отозвалась она.

— За что?

Сквозь струи дождя он увидел, что она снова густо покраснела.

Сяо Пэна ждали великие дела, спустившись вниз, он простился с Дохэ.

Чжан Цзянь и Сяохуань увидели, как Дохэ, пошатываясь, бредет к дому, и оба выскочили навстречу. Где тебя носило? Почему такая измученная?

Дохэ ответила, что оказалась в окружении на крыше администрации, день и две ночи ничего не ела. Она до сих пор с ними не помирилась, и весь разговор складывался из вопросов Сяохуань, на которые она сама себе и отвечала: «Как же так? Поди, и не ела ничего два дня? Точно не ела! И не умывалась? Так и есть, наверняка закрыли в какой-нибудь дыре без воды…»

Потом Сяохуань сказала Дохэ, что она тоже два дня ничего не ела — почти ничего. Ходила сама не своя, думала, пуля уложила Дохэ в какой-нибудь богом забытой дыре! Сяохуань то пихала Дохэ, то тащила за собой; проходя мимо соседских квартир, она радостно кричала в кухонные окошки, и отворенные, и закрытые: «Вернулась! Цела, невредима!»

Из открытых окон отвечали: «Сестрица вернулась? Вот и хорошо!»

Кто-то из соседей встретил Чжанов на лестнице, тут же и разузнал, как сестрица Дохэ спаслась из передряги на заводе. Но когда дверь за Сяохуань, Чжан Цзянем и Дохэ закрылась, соседи первым делом подумали: значит, эти новости они от нас не скрывают? Тогда почему про Ятоу как следует не расскажут? Небось, заболела какой-нибудь стыдной болезнью!

Сяохуань знала, что задолжала соседям рассказ про Ятоу, но по-прежнему шутила с ними и переругивалась, словно не видела взглядов, требовавших вернуть долг. Этот долг останется за ней, ничего не поделаешь. Чжан Цзянь вернулся домой худой и черный и только несколько месяцев спустя рассказал им с Дохэ всю правду. Ятоу исключили из планерного училища, она не захотела возвращаться домой, проходить сквозь строй соседей с их расспросами, пришлось Чжан Цзяню отвезти ее в Дунбэй, на малую родину. Покойного начальника Чжана там помнили, и Ятоу дали работу в уездном центре, вроде не очень тяжелую. Узнав все это, Сяохуань едва с кулаками на мужа не набросилась: немедленно поезжай и верни нам Ятоу, не слыхала я еще о таком позоре, чтобы человека насмерть придавил. Чжан Цзянь ответил, что Ятоу сказала твердо: если ее вернут домой силой, она будет биться головой об стену, пока насмерть не убьется.

На другой день одна из сотрудниц жилкомитета поинтересовалась:

— Рассказывают, будто Ятоу в ВВС говорила на японском, кто-то услышал и ее исключили?

Сяохуань как раз болтала о чем-то с жилкомитетскими тетушками и тем же веселым тоном отвечала:

— Мамку твою исключили! Ятоу сама кого хочешь исключит. Много чести ВВС иметь в своих рядах нашу дочку!

Из жилкомитета она пошла не домой, а в горы. Сяохуань еще никогда здесь не бывала, она любила шумные, веселые места, зачем ей было по горам ходить? Забралась наверх, нашла местечко, где ветер потише, села, и взгляду открылся необъятный простор. Что они знают, Чжан Цзянь и Ятоу? Испугались, что соседи станут перешептываться, пихать друг друга локтями под бок? Пусть перешептываются, пусть сколько угодно пихают друг друга под бок, никакой позор долго не живет, скоро в другой квартире что-нибудь приключится, вот тебе и новый позор. А за новым позором старый забудется, словно его и не было.

Она спустилась вниз, но взгляду по-прежнему было просторно, а в голове свистел прохладный горный ветер. За ужином Сяохуань объявила Чжан Цзяню, Дохэ и близнецам: она поедет и сама привезет Ятоу домой.

— Даже воры, даже шлюхи не стыдятся жить, едят по три раза в день! — говорила Сяохуань. — Даже контрреволюционер из нашего дома — носит белую повязку на рукаве, а все равно торчит целыми днями на рынке, жене овощи выбирает!

Дахай нахмурился, между бровями у него собралась большая складка. Брови у старшего были широкие, густые и доходили почти до самых волос, поэтому, когда он злился, лицо его казалось втройне злым.

— Дахай, ты что? — Сяохуань стукнула палочками по его чашке.

— И как я это одноклассникам объясню? Скажу, что сестра во сне говорила на японском и подделала свою биографию?.. Одноклассники даже ежедневник купили вскладчину, хотели ей подарить!

— Так им и скажи! — ответила Сяохуань.

— Так и сказать? Сказать, что сестру судили военным судом?

— Значит, когда сестре почет, ты рад примазаться, а если Ятоу наказывают, она уж тебе не сестра?

— Я не говорил, что не сестра, — Дахаю надоело спорить, он отхлебнул каши и с набитым ртом заключил: — Я бы на ее месте тоже биографию подделал!

— Что ты сказал? — переспросил Чжан Цзянь.

Дахай замолчал.

— Он говорит, что тоже рад выдумать себе другую семью. Наша семья ему не по душе! — объяснила Сяохуань. — Он лучше выдумает, что его папка с мамкой — попрошайки уличные, все лучше, чем наша семья!

Хрустя засоленным Дохэ огурцом, Дахай отозвался:

— Так и есть!

Сяохуань открыла рот его одернуть, но забыла, что хотела сказать. Она вдруг поняла, что и Ятоу тоже охотней выбрала бы и семью победнее, и родителей попроще. Наверное, дети с малых лет чувствовали, что их семья прячет от чужих глаз какую-то большую тайну, запутанную, словно клубок, и родились они тоже среди этого клубка. А после гибели дядюшки Сяо Ши и ухода дядюшки Сяо Пэна клубок запутался еще сильнее. Взрослые водили детей за нос и скрывали правду, но дети все равно догадывались, что у Дохэ, Чжан Цзяня и Сяохуань есть какая-то нехорошая тайна.

Сяохуань стало тяжело на душе. Бедная Ятоу, мыто думали, она такая счастливая. На румяном личике всегда сияла улыбка, говорила ли Ятоу, молчала ли. А в душе у нее поселились страх и ненависть к себе. Скорее всего, с самого раннего детства Ятоу все время была начеку, зная, что рано или поздно в семье разразится ужасная катастрофа. Потому-то она и чувствовала себя такой ущербной, потому-то и желала одного: превратиться в бедную крестьянскую девочку из захолустной деревни. Никто из взрослых не замечал, что Ятоу живет в постоянном страхе, не замечал, как она мучается. Она и про мать свою кровную могла догадаться: бросила случайный взгляд на руки Дохэ, руки с короткими полными пальцами, округлыми гладкими суставами… Точь-в-точь, как у нее самой! Может быть, стоя перед зеркалом, она вдруг увидела тетин взгляд, мелькнувший из-под отцовских верблюжьих век? Замечала ли Ятоу, что сразу под густыми