Шрифт:
Закладка:
Наш транспорт достиг Ризе к утру. Расположившись вокруг отличной бухты, тонущие в зелени и солнце дома восходят амфитеатром к вершине горы, занятой липами. […][390] катер свозит пассажиров на берег. У пристани базар. Улички, все мощёные, часто крытые, разбегаются в беспорядке. Лавки открыты. Повсюду турки и греки в фесках. На площадях фонтаны, некоторые с кустами роз. У фонтана Шамеван «офицерская» столовая, увешанная авсортскими коврами и зеркалами в золотых рамах. Кафеджи Махмуд достанет гостям и коньяк, и папиросы, и цитроны. Из цитронов сварят отличное варенье. Рядом торгуют деревянными башмаками, бусами, цветными одеялами. Здесь гладят фесы, тут чинят обувь, там у ювелира-турка в очках русские медали в память 300-летия дома Романовых. Хотите отличного табаку? В кондитерской предлагают замысловатое пирожное, в мелочной лавке – итальянские фосфорные спички по 16 копеек коробка. Первое время спички продавали по 3 копейки, но ныне торговцы раскусили курс, и цены на всё в Ризе возросли вчетверо, впятеро. Бутылку греческого коньяка, стоившую 2 р[убля], дают за 8 р[ублей], курицу, стоившую 3 руб[ля], навязывают за двенадцать. В одной из галантерей турок, узнав, что говорит с корреспондентами, жалуется на дороговизну и войну. Перед занятием в Ризе доставили хлеб из Самсуна, запас вышел, хлеба почти не достать. Раньше были дороги лишь сахар, керосин да шёлк, теперь всё. Лишь бы окончилась война, безразлично, вернутся ли в Ризе турки или нет.
На стенах дощечки с русскими названиями улиц. Вот – Романовская, Артиллерийская, Крестовая, Константиновский переулок. Главная улица, по которой ведёт дорога в Мепари и в Оф, названа улицей Л. Через овраг Чаринг-Дэреси, прорезающий город, ведут одноарочные мосты. Чистильщики сапог с ящиками за плечами выкрикивают: «чисти, чисти»… Толпа мальчишек клянчит: «Адин капейк, адин капейк»… Увидев в руке серебро, оборванцы бросаются разом, с остервенением хватаясь цепкими пальцами и вырывая монету. В овраге матросы умываются, стирают. Дома обнесены каменными оградами. Вишнёвый цвет, мешаясь с вековыми кипарисами многих кладбищ, сыплет на землю белые конфетти. Навстречу солдаты с охапками лилового Rhododendron ponticum. В садах женщины копают лопатами гряды для картофеля, дети в цветных шароварах набирают воду. Развалины на вершине. Оттуда вид на весь Ризе, на греческий квартал за горой и белый венец вечно белого Кэчкар (3 937 м), высочайшей вершины Понтийского хребта[391].
В городе осталось до четырёх тысяч турок и греков. Лазов нет. Брошенных домов около сотни. Отсутствие разоренья (если не считать нескольких повреждённых флотом зданий, как-то: казарм, военного училища), слишком заметно после эрзерумского направления.
Спускаясь к берегу, мы обогнали группу сельчан, мужчин и женщин, в фесах и чадрах, тащивших на спинах вещи. Мальчик сбегал вприпрыжку, держась за руку отца. До слуха долетели обрывки грузинской речи. То были мухаджиры (беженцы) из Аджары. Они бежали в начале войны. Ныне на Кавказе в аджарском вопросе, кажется, настали новые дни, и мухаджиры возвращаются к родным пепелищам. Сегодня наши собеседники едут на баркасе в Батум…
Транспорт стоит на рейде до вечера. Утром жёлто-белые дома кутаются в синий дым. Гидропланы громко стрекочут в воздухе. Гудок. Ночью, по пути в Трапезонд, мы в открытом море вступим в Пасху.
Илья ЗданевичПисьмо в редакцию газ[еты] «Закавказская речь»[392]
Ваша газета сообщила, что правление грузинского благотворительного общества получило из Сухума уведомление об ужасном положении лазов Сухумского округа. Речь, видимо, идёт о лазах, бежавших в Сухумский округ из Лазистана в начале войны. Надо думать, что им помогут. Но раз вспомнили (лучше поздно, чем никогда) о сухумских лазах, следует вспомнить и о лазах занятого нами Лазистанского санджака. Во время недавней поездки на приморский театр войны я, совместно с М.Ф. Прайсом, корреспондентом “Manchester Guardian”, убедился, что положение населения Атинской и Хопской каз также поистине ужасно. Турецкая армия, отступая, реквизировала весь скот, всю муку, всё зерно, что не удавалось вывезти, сжигалось. Ясно, что ждало на местах мирных жителей, скрывавшихся в горах, и ныне, когда волна войны прокатилась далее, возвращающихся. Необходима немедленная помощь. Необходимо спасти превосходный народ моряков и рыбарей, каменщиков и плантаторов, народ поэтов-импровизаторов, рабочую силу черноморского побережья.
Илья ЗданевичПриложение 3
Морган Филипс Прайс. Моя поездка в Эрзерум после захвата города русскими
[…] 12 февраля [1916 года] стало известно о падении крепости Карагюбек, расположенной к северо-востоку от Эрзерума. Это событие должно было коренным образом изменить ситуацию на всех позициях вдоль хребта Девебойну. Я тотчас же покинул жилище гостеприимного хозяина и сел на поезд, каждый день проходивший через Карс в направлении Сарыкамыша. Состав пробороздил белое море снега, пересёк лесистую долину небольшой речки и прибыл в Сарыкамыш. Я пошёл прямиком к коменданту гарнизона, предъявил ему документы и спросил, можно ли мне выехать в Эрзерум. Он ответил, что ему приказано не пропускать корреспондентов и гражданских до тех пор, пока не проедет великий князь Николай[393]: тот, мол, следует из Тифлиса на фронт и, вероятно, будет здесь уже ночью. Поэтому я отправился на поиски ночлега, а пока искал, встретил трёх моих коллег из русской прессы: Илью Михайловича Зданевича из «Речи», Лебедева из «Русского слова»[394] и Суховича из «Киевской мысли»[395]. Ночь мы провели все вместе на полу в пустой комнате. Утром мы попытались найти какое-нибудь транспортное средство, чтобы подоспеть на фронт следом за великим князем. Мы поговорили с начальником перевозок, и тот сказал нам, что на следующий день как раз отходит обоз, который продолжит путь до Эрзерума, если город будет взят, в противном же случае транспорт проследует до ближайшего фронтового пункта и доставит снабжение туда. Мы
