неясно, будут ли зимние квартиры и продовольствие в Батурине, выступление против России чревато серьёзным риском. Рассудок подсказывал ему, что нужно подтянуть войска, собрать обозы, отдохнуть, дождаться поздней весны, и лишь тогда идти в поход. Но «брат Карлус» будто опьянел, у него началось «головокружение от успехов». Короля понесло, не удержать. Он разразился ответным письмом, полным оскорблений. Это далеко не всякая газета взялась напечатать, так как швед в выражениях в адрес дамы не стеснялся. Наконец, взбешённый Карл отослал на родину однозначный приказ: атаковать Петербург и разрушить его.

О политических последствиях своих слов и действий он, как обычно, забыл. А зря. Пётр за эти четыре с лишним года заматерел и стал политиком в истинном смысле этого слова. Он, в отличие от Карла, хорошо знал значение слова «провокация». И произвёл её в тот момент, когда швед мог ударить раскрытой ладонью, а не кулаком.

В первые дни стылого ноября 1705 года около двух десятков шведских кораблей подошли к острову Котлин, где уже поднялись стены и башни Кронштадта. Русским гарнизоном командовал полковник Толбухин. Под его командованием солдаты отбили атаку шведского десанта и опрокинули его в море. Корабли под сине-жёлтыми флагами попали под огонь новенькой русской эскадры Крюйса и были вынуждены отойти, бросив на произвол судьбы тех шведов, которые не смогли или не успели вернуться на борт.[53]

Одновременно с этим всего два лейб-гвардейских полка — Преображенский и Семёновский — под командованием Фёдора Апраксина отбили атаку восьмитысячного шведского корпуса генерала Любекера, нацеленную, собственно, на Петербург[54]. Егерские стрелковые полуроты, вооружённые скорострельными «воротными ружьями», получили боевое крещение. То, что они устроили флангам и коннице шведов, по-русски называлось «кровавая баня». Гвардейская пехота, к удивлению шведов, бежать не собиралась, дала встречный бой и успешно погнала противника к его десантным кораблям. А артиллерия, к ещё большему удивлению, достреливала чуть ли не до палатки командующего. В итоге шведы были вынуждены вернуться на свои суда, предварительно зарезав своих лошадей, которых не успевали вывезти.

В этом бою участвовали «немезидовцы» — и гости из будущего, и набранные из местных. А подданные Карла Двенадцатого с того дня стали всерьёз опасаться словосочетании «русские егеря» и «русские пушки».

Вторая серия Северной войны началась для Карла не самым удачным образом, но о конфузии под Петербургом он не знал: русские корволанты перехватывали гонцов. Лишь к концу ноября финский корпус присоединился к основной армии Карла, сидевшей в Варшаве. Численность каролинской «хувудармен» достигла семидесяти тысяч. И тогда король, поручив Стенбоку с Левенгауптом ограбить поляков до нитки и собрать большой продовольственный обоз вдогонку армии, объявил поход на Россию. «Если обыватели сопротивляются сбору, берите у них вдвое от прежнего. Если сопротивляются сборщикам — истребляйте всех, вне зависимости от того, виновны или нет, мужчины то, женщины или дети», — это были собственноручно писаные инструкции Карла своим генералам. И те, козырнув, радостно помчались исполнять[55].

Вестей из Батурина он даже дожидаться не стал: его целью был обозначен Смоленск.

Карл, конечно, был хорошим полководцем. Но идти на Россию войной в декабре? Идея короля граничила с безумием. Он заявлял, что зимовать шведы будут в Смоленске. Однако самые умные головы в Европе уже понимали, к чему всё идёт, и сделали выводы. Те, кто шведу не симпатизировал, просто ждали, когда тот разобьёт себе лоб о русскую стенку. Те, кто его поддерживал — уже направили помощь. Такую, которой никто не ожидал.

Глава 13

Раскаты грома

1

Данциг или Гданськ? Однозначно Данциг. Здесь говорят не по-польски, а по-немецки, причём, не на хох-дойч, а на северогерманском диалекте. Его она за последние изучила более-менее хорошо. Теоретически могла бы отыграть роль небогатой горожаночки не слишком выдающегося интеллекта. А приходится играть какое-то странное существо с весьма определённой ориентацией.

Хорошенько подумав, Катя решила не вписываться в оригинальный образ на сто процентов, а позаимствовать многое от того же де Еона. Прошло три года с тех пор, как пан Владислав покинул родную Речь Посполитую. Притом он был тогда пятнадцатилетним подростком. К восемнадцати годам мог и не так измениться. Потому пусть лучше будет косплей шевальессы де Еон де Бомон, чем какого-то местного сторонника ЛГБТ. По крайней мере, меньше возникнет проблем по пути.

Но внешнее копирование должно было быть безупречным. Гардероб, манеры, даже мимика и голос — это одно. Совершенно другое — аксессуары, по которым пана Владислава могли опознавать лишь по описанию… В одну из последних встреч с «прототипом», Катя заметила, что он ведёт беседы с эдакой ноткой превосходства и лёгкой насмешки. Окинув его внимательным взглядом, она сделала кое-какие выводы и на следующую беседу привела двоих крепких парней из Тайной канцелярии. Ребятки, не говоря худого слова, скрутили пленника и зажали ему рот. А госпожа сержант лейб-гвардии, старательно копируя слегка дёрганые манерные жесты и походочку поляка, изящным движением вынула из его левой мочки маленькую бриллиантовую серёжку. «Говорят, — произнесла она, подражая его голосу и выговору, — будто подобные цацки носят либо пираты, либо содомиты. Что-то я не вижу за вашей спиной корабля и лихой команды». Не смогла удержаться от почти дословного цитирования анекдота из своей эпохи. Пан Владислав взвыл и задёргался, но крепкие ребята держали надёжно, не вырвешься. А его почти точная копия макнула серьгу в стаканчик с хлебным вином, заботливо протёрла её чистой тряпочкой и только после этого вдела в мочку уха.

Последний штрих. Завершающий мазок. Образ был готов «к употреблению». Оставалось только одно: как следует утягивать и без того не слишком-то пышную грудь, и прятать ноги либо в высоких ботфортах, либо под длинными полами модных кафтанов. Конечно, здесь не каждый способен по коленям отличить мужчину от женщины, но сама Катя, к примеру, могла, притом практически безошибочно. И не собиралась рисковать даже такой малостью.

…В Данциге шёл мерзопакостный осенний дождь, когда к более-менее приличной портовой таверне «Две кружки» подошёл высокий молодой человек в тёмном плаще. Судя по качеству кожи его сапог, денежки у этого персонажа водились. За ним семенили двое мокрых мальчишек, тащивший дорожные баулы господина. И судя по тому, что пареньки были донельзя оборваны, это навряд ли постоянные слуги путешественника. Скорее, наёмные носильщики из порта, готовые за пару медяков выполнить какое-нибудь поручение. Хозяин «Двух кружек», почтенный господин Баум, понял, что не ошибся, когда человек в плаще не глядя бросил мальчишкам несколько монеток, едва те втащили его багаж в общий зал и поставили в