Война во спасение

Самое поразительное в Достоевском и не укладывающееся в сознание слишком многих — это то, что писатель, поднявшийся до самых высот сострадания и искренней любви к человеку — вместе с тем был русским националистом, империалистом, милитаристом, славянофилом, панславистом, верившим в то, что русская армия обязана дойти до Константинополя.

Иные шипят, что Достоевский политик и идеолог — недостоин Достоевского мыслителя-гуманиста.

Однако на самом деле перед нами даже не две стороны одной монеты. Перед нами одна сторона одной монеты. Для того чтобы дети не страдали и могли прикоснуться к Христу, нужно торжество Православия, охраняемого оружием русской империи, не стесняющейся своей национальной природы, своего лица, своей миссии.

Вспомним, откуда в «Дневнике писателя» берется знаменитая формула, которую мы уже упоминали в самом начале нашего разговора: «Хозяин земли русской — есть один лишь русский». 1876 год. Балканы охвачены восстанием христианских народов против Османской Империи. Турки подавляют его с особой жестокостью — башибузуки врываются в болгарские и сербские села, насаживают младенцев на сабли и жарят их на кострах, насмехаясь над ужасом и бессилием христиан. Вся Россия стонет о том, что Русскому Царю следует двинуть свои полки и освободить страждущих. Но есть и несогласные.

Не согласен, к примеру, Лев Толстой, уже начавший проповедовать бессмысленность войны и непротивление злу силою — ненасилие это такая интересная штука: всегда оборачивается против русских, против христиан и в пользу каких-нибудь очередных зверей. Не согласна либеральная пресса, выставляющая такой аргумент: мол, в России живут не только православные, но и мусульмане, а значит защищать православных от мусульманской Турции России неприлично. Пусть детей режут дальше.

Вот тогда-то и выходит из под пера Достоевского в сентябрьском выпуске «Дневника писателя» за 1876 год эта формулировка «Хозяин земли русской — есть один лишь русский (великорус, малорус, белорус — это всё одно) — и так будет навсегда… никогда русский не позволит кому бы то ни было сказать себе на своей земле veto!» Русское добро, русское сочувствие, русское сострадание не может умеряться страхом оскорбить чьи-либо религиозные и национальные чувства.

«Вы говорите: „ну, так деликатничай, секретничай, старайся не оскорбить“… Но, позвольте, если уж он так чувствителен, то ведь он, пожалуй, может вдруг оскорбиться и тем, что на той же улице, где стоит его мечеть, стоит и наша православная церковь, — так уж не снести ли её с места, чтобы он не оскорбился? Ведь не бежать же русскому из своей земли?»

Мы никого не принуждаем к своей вере, но слишком уж деликатничать с иноверцами, так, чтобы изменить своему долгу и Божьей правде, мы не можем и не будем.

«Деликатничать же до такой степени, что бояться сметь обнаружить перед ними самые великодушные и невольные чувства, вовсе никому не обидные, — чувства сострадания к измученному славянину, хотя бы как и к единоверцу, — кроме того, всячески прятать всё то, что составляет назначение, будущность и, главное, задачу русского, — ведь это есть требование смешное и унизительное для русского…»

Несмотря на все сомнения — готова ли армия, выдержат ли финансы, не окажется ли Россия на грани мировой войны с корыстной владычицей морей Великобританией, 12 апреля 1877 года император Александр II обнародует манифест о вступлении русских войск в Османскую Империю, начинается знаменитая освободительная война.

Восторженный Достоевский отправляется молиться о победе в Казанский собор. Анна Григорьевна Достоевская вспоминала: «Зная, что в иные торжественные минуты он любит молиться в тиши, без свидетелей, я не пошла за ним и только полчаса спустя отыскала его в уголке собора, до того погруженного в молитвенно-умиленное настроение, что в первое мгновение он меня не признал».

Добро Достоевского — не бессильное и непротивленческое. Оно с новыми скорострельными ружьями. «Мне бы ужасно хотелось, чтобы у нас устроились поскорее железные дороги политические (Смоленская, Киевская), да и ружья новые тоже поскорей бы». Вряд ли он испугался бы и ядерного оружия, не как средства общего разрушения, конечно, а как инструмента сдерживания радикального зла.

Миссия России по Достоевскому — принести Христа, Его слово и Его дело, принести те самые последние вопросы и последние ответы всем страждущим. Принести в словах проповедей и на страницах книг русских поэтов, но там, где против нашего слова восстает чужая вражеская сила, то и силой…

«Чтобы это великое дело свершилось, надобно, чтобы политическое право и первенство великорусского племени над всем славянским миром свершилось окончательно и уже бесспорно».

С началом Русско-турецкой войны 1877–1878‐го гг. Ф. М. Достоевский без боязни чеканит в «Дневнике писателя» афоризм: «Не всегда война бич, иногда она и спасение».

За последние годы мы не раз видели как гуманный и либеральный Запад не повел даже бровью в ответ на ужасные страдания детей. Замер в немом ужасе Беслан, истерзанный теми, кого в Лондонах и Парижах звали «борцами за свободу». Пополняется новыми и новыми именами убитых детей «Аллея ангелов» в Донецке — правозащитникам не интересно.

С годами русские убедились в том, что у нас есть только две правозащитные организации, которым не безразлична слезинка нашего ребенка. Это Армия и Флот. И это тоже урок Достоевского.

Арийская всечеловечность

Под самый конец жизни Фёдор Михайлович узнал, что такое настоящая грандиозная слава и всеобщее признание. К этой славе привел его с детства любимый Пушкин.

В июне 1880 года в Москве готовилось торжественное открытие памятника А. С. Пушкину. Как общественное мероприятие с публичными речами пушкинский праздник предсказуемо стал местом столкновения идеологических партий. Либералы собирались в своих выступлениях восславить поэта как певца свободы, вольнодумства и космополитизма. Патриотическое крыло организаторов празднества решило противопоставить им Достоевского.

Фёдор Михайлович отнесся к задаче со всей серьёзностью — вместо либерально-общечеловеческой карикатуры на Пушкина показать настоящего русского поэта.

«Почему наш европейский либерал так часто враг народа русского? Почему в Европе называющие себя демократами всегда стоят за народ, а наш демократ… служит всему тому, что подавляет народную силу?» — язвительно замечал Достоевский, полемизируя с критиками своей речи.

А. С. Пушкин, по его мнению, вскрыл главную проблему русского образованного общества, приобретенную в после-петровскую эпоху: оторванность от народа, оторванность от корней, бессильную гордость. Этой болезнью больны и Алеко в «Цыганах» и Евгений Онегин. Сам Достоевский продолжил галерею этих одержимых гордыней «лишних» людей — Ставрогин, Дмитрий и Иван Карамазовы.

«Смирись гордый человек и, прежде всего, смири свою гордость. Смирись праздный человек и, прежде всего, потрудись на родной ниве», — предлагает Ф. М. Достоевский