Будь у меня больше времени, я бы, может, и сумела это объяснить, но времени не было. Мне осталось два дня. Я не могла открыть ему всей правды о себе и своей цели, но, пожалуй, могла дать другое. Вероятно, этого другого окажется достаточно.

Я открыла глаза, слепо уставилась в темноту. Рядом слышалось его ровное дыхание. Кажется, он не спал.

«Страшный риск», – подумала я и тут же напомнила себе, что все на свете – риск.

Жизнь – риск. Верная ставка возможна только на смерть. Я повернулась к нему лицом, порадовавшись, что он не видит меня в темноте.

– Это все я начала, – призналась я.

Он шевельнулся. Я представила его обращенный ко мне взгляд.

– Для столь короткого высказывания – на редкость туманно.

– Мятеж, – выдохнула я, подобравшись.

Первое слово далось труднее всего, как первые гребки в холодной воде, когда сжимает в груди и срывается дыхание.

– Это я, вернувшись в город, наставила повсюду «кровавых дланей».

Воздух в камере вдруг опасно застыл. Я поймала себя на том, что готовлюсь к бою, незаметно разворачиваюсь навстречу удару, напрягаюсь, и одернула себя. Я выдала правду, чтобы снять защиту, а не удвоить. Рук замер – как валун, готовый от малейшего толчка сорваться в пропасть.

– Зачем? – спросил он наконец.

Я колебалась. Целью моей было подойти поближе к истине, но насколько близко?

– Ты не кеттрал, – нарушил долгое молчание Рук.

– Нет, – протяжно, со всхлипом вздохнула я.

Я чувствовала, как изменилось пространство между нами, прогнувшись под тяжестью этого короткого слога.

– Что ты такое?

– Я надеялась, ты спросишь: «Кто…»

– Думается, ни твои, ни мои надежды на эту ночь не сбудутся.

– Я говорю это потому, – упорствовала я, пытаясь завладеть беседой, удержать ее, – что хочу быть честна.

– А что, собственно, ты говоришь? Что ты не кеттрал. Что явилась в Домбанг, чтобы устроить бунт, а может, и переворот. – Он помолчал, взвешивая варианты. – Если ты с ними, я убью тебя, не дожидаясь дельты. Хватит с меня на сегодня измен.

Правда подобна змее. Бдительный может удержать ее в клетке. Отважный может ее выпустить. Но только глупец выпустит змею в надежде удержать ее за хвост.

– Я жрица Ананшаэля, – сказала я, и слова звучали как надо, правильно. – Воспитывалась в Рашшамбаре. А сюда, на родину, вернулась, чтобы служить своему богу.

Рук долго молчал, но когда заговорил, в голосе не слышалось удивления.

– Присягнувшая Черепу.

– Мы не любим этого прозвища.

– Ты явилась в Домбанг, чтобы навалить целые барки трупов, и беспокоишься о прозвище? – Я услышала, как он покачал головой. – Мне бы следовало сейчас вас убить. Всех.

– Не справишься, – спокойно сказала я. – Кроме того, если они в самом деле отправят нас в дельту, мы тебе пригодимся. Я пригожусь.

– Чтобы всадить нож в спину?

– Чтобы встать плечом к плечу.

– А Две Сети тоже из Присягнувших Черепу?

– Чуа сказала о себе правду.

Я опять услышала, как он качает головой.

– Ручаешься? Она как будто не замешкалась убить любимого мужа.

– Не видел ты, как умирают от змеиного укуса, – ответила я. – Нож добрее.

Рук изумил меня смехом – пустым, ржавым, безрадостным.

– Вот что вы себе говорите? Вот как себя оправдываете?

– Нас сызмальства учат не оправдывать себя. Нашу веру непросто бывает понять.

– Тогда зачем ты мне сказала?

– Хотела, чтобы ты знал правду.

После долгой жизни среди людей, для которых смерть лишена жала, легко забываешь, какой видится милость Ананшаэля другим. Я не ожидала от Рука ликования. Я ждала, что он придет в ярость, в смятение, забросает меня вопросами, на которые я не смогу или буду не вправе дать ответ. Я ожидала трудного разговора, но мою душу переполнял прекрасный покой Рашшамбара. Верные Ананшаэля виделись мне такими, как Коссал и Эла: полными жизни.

Теперь это кажется глупостью, но я не рассчитывала нарваться на отвращение.

Я так и чувствовала, как иссякает тепло между нами. Протянула руку, нащупала в темноте его плечо. Он сжал мою ладонь жесткими пальцами, и мгновенье я думала, что все еще будет хорошо. А потом он отбросил мою руку. По камню заскребли подошвы сапог – он перебирался в дальний угол камеры.

– Рук… – позвала я.

Тишина поглотила имя. До меня доносилось дыхание – тяжелое, словно он пробежал много миль с невероятно тяжелым неотвязным грузом на плечах.

Я снова произнесла: «Рук…», хотя уже понимала, что мне нечего добавить к его имени.

Вот она, правда, вырвалась на волю. По крайней мере, половина всей правды. Я обратила взгляд в клетку своей души, гадая, что натворила.

22

«Вот тебе вместо цветов еще содрогающиеся трупы десятка изменников».

Когда тюремщики отворили дверь камеры и мне пришлось смаргивать слезы, навернувшиеся от слепящего полумрака, я вообразила, как говорю Руку эти слова. На тот миг они представились мне подходящим жестом примирения. Что ни говори, эти люди его предали, взбунтовали его город, захватили его крепость.

– Кто тут главный? – с напором, не смущаясь слепотой после проведенной в темноте ночи, спросил Рук. – Где мои люди? Те, кто меня не предал.

Ближайший к нему стражник – здоровяк, словно сляпанный из горы речной глины, опустил на голову Руку дубинку. Опытный кулачный боец умеет принимать удары, но никакой опыт не смягчит удара длинной палкой по черепу. Рука откинуло к стене. Он выровнялся, оттолкнувшись плечом от грубого камня, и снова обратился к великану-стражнику:

– Где мои люди?

Я бросила взгляд через плечо: Чуа, Эла, Коссал стояли на ногах. Жрец и жрица на вид не стали менее опасны, однако вряд ли приходилось рассчитывать на их поддержку в моей игре. Для начала я могла бы свалить зверюгу с дубинкой, а уж там как пойдет. Груда тел – не традиционный знак любви, но мы с Руком никогда не были охотниками до роз и рубинов. Помогая отомстить, я могла бы отчасти затянуть разрыв, созданный между нами моей дурацкой откровенностью. Хоть что-то, хоть какой жест доброй воли… Эту мысль мне пришлось отбросить почти сразу.

Прежде всего, она была неосуществима. У двери стояли две дюжины стражников в кольчугах и почти все с заряженными арбалетами. Руки у меня проворные, но не настолько. И все равно я могла бы попытать счастья – не будь повальная резня запрещена условиями. Что толку влюбляться, когда Испытание уже провалено?

Рослый стражник – он остался в форме зеленых рубашек, хотя, как и все они, кажется, широко толковал понятие верности – снова занес дубинку. Я ловко вклинилась между ними.

– Лишние вопросы, – обратилась