«Ананшаэль меня не оставит. Он всех могущественнее. В темный час со мной его милость».

Я медленно повторяла заветные слова, и зрение прояснялось.

Канал Као сразу за площадью был так плотно забит лодками, плотами, каноэ и челнами, что по ним можно было пешком перейти на Змеиный остров. На палубах пили из кувшинов сливовое вино и квей, жарили сладкий тростник, орали, перекликаясь. Переворот обернулся весельем. Глядя на плавучую толпу, никто бы не сказал, что собралась она не на пиршество, а на человеческое жертвоприношение. Это походило на городской праздник.

«Это и будет городской праздник», – поняла я.

Жрецы, вырвавшие Домбанг из когтей Аннура, внесут эту дату в новые календари. Каждый год в этот день другие пленники будут стоять на этих ступенях над требующей их крови толпой. Аннур назвал бы это варварством, но в таком варварстве, по крайней мере, была честность. Что ни говори, большая часть праздничных дат – в честь военных побед, триумфов какой-то династии или партии – заранее политы кровью. Просто с годами люди об этом забывают.

Едва мы шагнули из тени под молот солнца, гул толпы перешел в рев. Тысячи запрокинутых потных лиц, разинутых, словно в песне, ртов вливали душу в мелодию забытого хора.

– Впечатляет. – Эла обращалась к Руку. – Ты удерживал город, в котором все до единого тебя ненавидят.

– Здесь малая доля Домбанга, – процедил Рук сквозь зубы. – Десятки тысяч горожан сегодня попрятались – преданных Аннуру или равнодушных к древней вере. Простые люди надеются, что пожар минует их дом, не сожжет дотла. Не нас одних сегодня скормят дельте, мы просто самые заметные.

– Все равно не понимаю, за что они нас не любят. Там внизу ни один человек не знает даже, кто я такая. – Эла запнулась и поправилась. – Кроме нескольких юношей и одной женщины на редкость широких взглядов, а их я, думаю, ничем не обидела.

– Им все равно, кто ты такая, – проворчал Рук. – Тебя взяли вместе со мной. Люди придумают тысячи историй об агентах, присланных Аннуром, чтобы подавить сопротивление. Кто-нибудь дойдет даже до смехотворного утверждения, что вы кеттрал.

Он обратил ко мне острый, как осколки нефрита, взгляд.

– Ложь, как выяснилось, но это ничего не меняет. Толпе не нужна правда. Не нужна справедливость. Ей нужна ярость и мишень для ярости.

Больше он ничего не добавил, потому что и без того оглушительный рев толпы достиг новых высот.

Я обернулась и увидела троих, выходящих из окованных сталью дверей Кораблекрушения. Скрытые капюшонами фигуры ступили на широкий помост и остановились в десятке шагов за нами (нас, чтобы опустить ниже их уровня, свели по лестнице на пару ступеней вниз), и окунулись в праведную ярость толпы. Плащи на них были разных цветов – цвета штормового моря, алый и коричневый, почти черный. Я никогда не видела этих облачений – они веками были под запретом в Домбанге, – но сразу узнала по множеству передававшихся шепотом рассказов и песен. Таившиеся всю жизнь верховные жрецы вышли на свет, чтобы послать нас навстречу гибели.

Тот, что стоял впереди в бездонно-коричневом плаще, повернулся к другим, что-то тихо проговорил, и все трое картинным жестом откинули капюшоны. Мужчин я не узнала – таких полно в домбангской толпе. А вот возглавлявшую троицу женщину… ее я узнала с первого взгляда. Она сменила одежду, но трудно забыть такое властное лицо, ястребиный взор, которым она изучала нас, словно бьющуюся на палубе рыбу. Она и при прошлой встрече, будучи нашей пленницей, не гнула спину.

– Квен, – уронил Рук.

Госпожа Квен умудрилась улыбнуться, не шевельнув губами.

– Рук Лан Лак. Ты, верно, удивляешься, как оказался в цепях на пороге собственной крепости.

– Только идиот, наступив на гадючье гнездо, удивляется укусу.

– Гадюки… – Жрица повела бровью. – Священные создания.

– Безногие мешки с ядом, – отрезал Рук, – единственная задача которых – выжить.

– Даже здесь… – жрица покачала головой, – даже побежденный, в цепях, ты упорствуешь в богохульстве.

– Я скажу тебе, что есть богохульство, – ответил Рук. – Богохульство – скармливать дельте невинных людей ради утверждения своей власти.

– Невинных? – Женщина оглядела свои ладони, словно думала увидеть на них кровь. – Я признаю, что, пока истинно верные вынуждены были таиться, люди забыли старый обычай и в невежестве им приходилось выбирать жертв… как придется. Но теперь, когда мы вернулись и сбросили ярмо империи, я исправлю их ошибку.

– То есть станешь бросать дельте лишь тех, кто тебе противостоит.

Женщина покачала головой:

– Домбанг, пока вы не купили его за горсть монет, был велик, горд и свободен.

– Его не купили, – сказал Рук, – а взяли силой. И случилось это за двести лет до моего рождения.

– Каждое поколение снова предавало город. Каждое, кроме нашего.

– Вы не избавитесь от Аннура, отправив в дельту пять человек, – сказал Рук.

– Вы станете первой жертвой, но не последней, – пожала плечами жрица. – Великая развращенность требует великого очищения.

– Смерти невинных! – Рук сплюнул на ступени.

– Невинных? – нахмурившись, повторила женщина. – Вождь зеленых рубашек, трое заговорщиков-кеттрал и жительница Вуо-тона, покинувшая свой народ ради чужого бога. Я бы не назвала вас невинными.

– Мы не кеттрал, – устало бросила я.

– Она это выдумала, – добавила Эла. – Тогда эта мысль казалась недурна.

Жрица окинула меня изучающим взглядом и покачала головой:

– Трое рассудят. Мы – всего лишь их слуги. Я и в прошлый раз говорила вам: Кем Анх идет.

Не дав мне ответить, она отвернулась, шагнула к толпе и воздела руку. Гомон, усилившийся и начавший спадать с ее выходом из крепости, смолк совсем. Слышались только плач младенца в отдалении, гулкие удары лодочных бортов друг о друга и легкий шум ветра, трепавшего флаги на башне за нашей спиной. Я оглянулась на эти флаги. Аннурское солнце успели сорвать с мачты.

– Народ Домбанга! – неожиданно звучно провозгласила жрица. – Сегодня мы вернули себе свой город.

Рев. Ярость. Десять тысяч взметнувшихся вверх рук, словно каждый в толпе жаждал стащить нас вниз. Когда шум снова затих, Квен продолжала:

– Гниль веками разъедала опоры нашего города. Слишком многие забыли своих богов, и потому боги с отвращением отвернулись от нас. Отныне будет иначе. Мы не забудем их больше! – Она указала на Рука. – Вы знаете этого человека. Рук Лан Лак, сын Домбанга, получавший аннурское золото за каждую сломанную спину, за каждого преданного соседа. Сегодня он предстанет перед судом.

Рук смотрел на бушующую толпу, как на накрывшую город бурю – опасную, но не смертельную.

– Эти четверо, – сказала жрица, дав шуму улечься и