Кое-кто соглашался с Жаботинским, что рано или поздно арабы смирятся с существованием большого и растущего с каждым годом йишува; однако не было никаких оснований предполагать, что это случится в обозримом будущем. Эту точку зрения выразил Гликсон, в 1923 г. критиковавший заявление Вейцмана о том, что в подавляющем большинстве феллахи относятся к евреям дружелюбно: «Мы с нетерпением ждем этого дня… но в настоящий момент это — всего лишь пустые фразы и вредные иллюзии». И даже Берл Кацнельсон, самый уважаемый из лейбористских лидеров, был гораздо более бескомпромиссен в этом вопросе, чем деятели европейского сионизма, которые строили радужные планы вдали от суровых реалий Палестины. Многие палестинские евреи интуитивно чувствовали, что их интересы коренным образом расходятся с интересами арабов. Нельзя утверждать, будто они окончательно утратили надежду достичь примирения. Но им было легче, чем европейцам, принять концепцию политики силы. Они верили, что йишув со временем станет более многочисленным и с его усилением арабам постепенно придется смириться с еврейской колонизацией.

ЖАЛОБЫ АРАБОВ

События 1921–1929 гг., на первый взгляд, подтверждали эти надежды: арабы сохраняли относительное спокойствие, а между лидерами сионизма и арабского национального движения в Иерусалиме, Аммане, Каире и других крупных центрах установились стабильные политические и социальные контакты. Согласно свидетельству полковника Киша, Исполнительный комитет сионистской организации настойчиво стремился достичь взаимопонимания с арабами, а в общественном мнении арабов набирали силу терпимость и готовность следовать указаниям мандатного правительства[356].

Киш был британским офицером, имеющим множество военных заслуг. Он отличался сдержанным, флегматичным характером и был в меньшей степени подвержен эмоциональным вспышкам, чем его восточноевропейские коллеги. Он воздерживался от упреков в адрес мандатного правительства, не обвинял его в измене и неблагонадежности. Поэтому к его критике в адрес британской администрации следует прислушаться внимательно: «Я ничуть не сомневаюсь, — писал Киш, — что если бы муфтий не злоупотреблял своей огромной властью, а правительство не терпело бы его выходки в течение пятнадцати лет, то арабы и евреи уже давным-давно достигли бы взаимопонимания в контексте мандата»[357]. Киш имел в виду Хаджа Амина эль Хуссейни, отпрыска одного из самых знатных палестинских родов, которого в 1921 г. сэр Герберт Сэмюэл сделал муфтием, несмотря на тот факт, что Хадж Амин сыграл не последнюю роль в первой волне антиеврейских бунтов. Вплоть до 1937 г. Хадж Амин оставался духовным вождем палестинских арабов, и на протяжении почти всего этого срока он пользовался благосклонностью мандатного правительства, несмотря на свою экстремистскую политическую деятельность. На нем лежит значительная доля вины за погромы 1929 г. и гражданскую войну 1936–1939 гг. Но было бы слишком наивно полагать, что без Хаджа Амина арабо-еврейские отношения развивались бы по-другому. Рано или поздно среди вождей арабского национального движения все равно возобладали бы экстремистские настроения — и неважно, поддержал бы их британский верховный комиссар или нет.

Список претензий, которые предъявляли арабы, был весьма обширен. Как пояснил в 1929 г. британской следственной комиссии некий шейх из Беер-Шебы, Палестина — маленькая страна и не может вместить такого количества евреев[358]. «Арабам в этой стране остается небогатый выбор — или умереть, или покинуть Палестину». Подобные заявления звучали и раньше; время от времени опасения такого рода высказывали еще до 1914 г. Пока Палестиной правили турки, эти страхи были не столь распространены и не укоренились так глубоко в сознании арабов; но в 1920-е гг. ситуация изменилась, и всех стали волновать последствия сионистской колонизации. Раздавались жалобы на то, что сионисты вытесняют арабов с рабочих мест в портах Яффы и Хайфы и на апельсиновых плантациях; что еврейские профсоюзы последовательно проводят политику «работа — только для евреев». Арабы вспоминали о том, что, в согласии с уставом Еврейского национального фонда, купленная у арабов земля не может быть снова продана им и что для обработки этой земли нельзя использовать арабский труд. Арабы не получили выгод ни от ввоза в Палестину еврейского капитала, ни от развития системы социальных услуг и образования.

Все эти обвинения сионисты отвергали как несправедливые и непоследовательные. Нельзя однозначно утверждать, будто между еврейской колонизацией и положением арабов существовала прямая, непосредственная связь. Хотя с 1924 по 1926 г. в Палестину прибыло около 50 тысяч новых иммигрантов, арабо-еврейские отношения в этот период были довольно мирными; тогда как мятежи 1929 г. вспыхнули в период, когда количество евреев, выезжавших из Палестины, превышало число новых иммигрантов. Однако в 1925–1926 гг. в стране царило благосостояние, а в 1927–1928 гг. возникла серьезная безработица. В Палестине арабам платили за работу в два-три раза больше, чем в Сирии или Ираке; но арабские рабочие предпочитали сравнивать свои доходы и уровень жизни не с доходами своих собратьев в других странах, а с заработной платой еврейских рабочих, которая была заметно выше. «Мы либо поднимемся сообща, либо погибнем!» — объявил в 1924 г. Бен-Гурион, пытаясь привлечь внимание к различиям в заработной плате и продолжительности рабочего дня арабских и еврейских трудящихся. Арабы работали по 10–12 часов в день и получали за это 15 пиастров; евреи же добились восьмичасового рабочего дня и ежедневной платы в 30 пиастров[359]. Ситуация и в самом деле была сложной. Когда владельцы еврейских апельсиновых плантаций отказывались брать на работу арабов, их упрекали в шовинизме; когда же они нанимали арабов, то их начинали обвинять в эксплуатации дешевой рабочей силы. Когда Хистадрут — федерация еврейских профсоюзов — пыталась организовать трудоустройство арабов, ее обвиняли во вмешательстве в арабскую политику. Когда же она воздерживалась от подобных попыток, ей предъявляли обвинение в пренебрежении интересами арабских рабочих. Когда арабоязычная газета Хистадрут призвала арабских рабочих объединиться с еврейскими для борьбы с западным империализмом, дипломатией канонерок и экономической эксплуатацией, арабы пожаловались мандатному правительству на то, что евреи подстрекают народ к коммунистическому восстанию[360]. Если же сионисты воздерживались от нападок на империализм, то арабы истолковывали это как признак абсолютной опоры сионизма на британские штыки.

Тема «коммунистической угрозы» нередко фигурировала в выступлениях арабских политиков в 1920—1930-е гг. Утверждалось, что неприязнь арабов к сионизму объясняется, в первую очередь, «большевистскими принципами» евреев-иммигрантов. Официальная делегация палестинских арабов, приехавшая в Лондон в 1922 г., чтобы потребовать отмены Декларации Бальфура, выразила особый протест против притока в страну евреев-чужаков, «многие из которых исповедуют идеологию большевиков-революционеров». М. Е. Т. Моганнам писал: «Арабов раздражали… большевистские принципы, которые привозили с собой в страну иммигранты… это отрицательно сказывалось на населении — не потому, что революционная пропаганда была успешной, а просто