– На это нужно время.

– Значит, вы ничего не знаете?

– Кроме той истории студентов.

– Будь здоров, завтра прошу прийти с рапортом и принести больше, чем сегодня, я такой мелочью заниматься не думаю, нужны иные вещи. Нет времени.

Урядник вышел, пятясь, с явной радостью вырваться оттуда. Генерал отворил дверь, посмотрел и кивнул другому ожидающему.

Был это известный нам патриот Загродский. Как он там оказался, мы не знаем; перед своими говорил, что ходит шпионить за русскими; русским объяснял, что выслеживает уличные волнения – достаточно, что вечерами навещал господина генерала.

– Ну что, господин Загродский? Что слышно?

Загродский, ещё не привыкший к своей двойной роли, испугавшийся или имитирующий испуг, потому что это чувство очень приобретает сердце русских, желающих, чтобы их боялись, мялся, давился, трясся, прежде чем промямлил слово:

– Так, особенно ничего нового.

– Ничего! У вас всех ничего! И всё ничего! – выпалил генерал. – Что это вы думаете? До каких пор это будет? Россия терпеливая, потому что сильная, но когда однажды потеряет терпение, беда вам! Беда! Сгините до последнего, виновные и невиновные! Возьмёмся по-николаевски. Хотите возвратиться во времена Николая, – они у вас будут!

Загродский, которому это вступление предназначено не было, поскольку представляло вид монолога, ничего не отвечал; генерал приблизился к нему.

– Говори! – сказал он.

– Я только могу обратить… обратить внимание… – как бы специально заикаясь, сказал Загродский, – господина генерала… ваше благородие… что молодёжь очень часто собирается в одном доме на Старом Городе, у одного художника.

– Подожди, – прервал генерал, подбегая к книжке, которая лежала под бумагами, и ища в ней. – Как его имя?

– Францишек, – сказал, давясь, шпион.

– Францишек Прева, раненный 25 и 27 февраля, был в госпитале в цитадели, опасно раненый… Лежит ли?

– Лежит… лежит… – ответил Загродский, – но там у него сходятся.

– Кто там бывает?

Загродский начал сыпать фамилиями, как из рукава.

– Это хорошо, – сказал генерал, – буду знать, что делать. Есть ещё что-нибудь? Это мелкая рыба. Ничего! Доброй ночи! Иди! Нет времени.

Загродский что-то ещё бормотал, но генерал приказывающе показал ему на дверь, а когда после ухода шпиона она отворилась, он высунул через неё голову в приёмную, в тёмных углах которой сидело ещё несколько. Он кивнул, у одного на пороге отобрал бумагу, тихо с ним о чём-то пошептался и дал ему знак, чтобы ушёл; другого привёл за собою в комнату.

Был это весьма приличный человек, бледный, испуганный, и, очевидно, впутанный сюда неизвестно как и зачем. Лицо его выдавало чрезвычайное смущение.

– Господин генерал был так добр меня вызвать? – сказал он с поклоном.

Генеральское лицо стало слишком мягким.

– Садись, я хотел с тобой поговорить, очень извиняюсь, что должен был минутку подождать… я так неслыханно занят… Вот так. Я хотел от тебя узнать, что там в целом слышно?

– Но я, как известно господину генералу, мало могу знать; работаю весь день в канцелярии, потом я бываю только в тех домах, где ничего любопытного услышать нельзя, кроме сочувствия над нынешним состоянием дел.

– Сочувствие! – воскликнул русский с улыбкой. – А почему же вы не стараетесь с этим справиться? Почему не сосредоточитесь около правительства, которое желает только спокойствия и добра стране? Почему нам не помогаете? Цезарь даёт реформы, какие только может, понимаете, что дать вам больше, чем верным своим российским подданным, он не в состоянии… но система Николая повержена. У нас будут некоторые свободы; Россия имеет перед собой великую миссию, вы также призваны разделить её с нами… мы поднимем великое славянское государство.

– Я это понимаю, господин генерал, но кто из нас говорит рассудительней, – говорил молодой человек, – тот бессильный, того никто не слушает.

– Потому что вы боязливые, потому что скрываете убеждения, если какие у вас есть, потому что каждый из вас в глубине скрывает смешную надежду независимости Польши. Как же вы хотите вырваться из когтей шестидесятимиллионного государства? Вы? Кто? Горсть шляхты, немного мещан, потому что людей даже с вами нет, а окружены вы врагами. Но это безумство!

– Мы хорошо чувствуем, – ответствовал молодой человек, – что только в союзе с Россией можем быть счастливы, – усмехнулся он сладко. – Что же говорить об этой буйной молодёжи…

– Против неё нужно создать оппозицию с отвагой, смело… не теряя рассудка.

Генерал говорил так ещё долго, не слушая ответа маленького человечка; после чего отправил его, напихав аргументами, шепнув ещё что-то на ухо. Заглянул в комнату. Сидел там ещё один кандидат и одетая в чёрное женщина. Та забилась в самый тесный уголок. Чёрная вуаль покрывала черты её лица; только по тонкой талии, по ухоженной одежде видно было, что была молодая.

Генерал многозначительно закашлял на пороге; женщина встала и быстро скользнула в салон, дверь которого тут же за ней закрылась. Когда свет лампы упал на её красивое, но бледное лицо, с уставшими, но полными огня глазами, военного поразило выражением ужаса, какой на нём рисовался.

Он приблизился к ней, подал руку и коротко спросил:

– Чего вы так боитесь?

– Всего, пане генерал! За нами шпионят. Может здесь кто-нибудь увидеть? У них есть полиция, а у вас нет никакой.

Мы забыли добавить, что разговор вёлся по-немецки.

– Что говорят в этих кругах?

– Ничего хорошего не пророчат, страх там великий… боюсь улицы, но и вас опасаюсь также.

– Почему же к нам не приблизятся?

– Потому что боятся, потому что им не доверяете!

– Разве они заслужили доверие? Весь народ в заговоре, весь народ сердцем идёт в одну сторону; та только разница, что не все готовы на окончательную жертву. Что говорят теперь те… vous save?

– Уличное движение порицают.

– Да, а участие в нём принимают.

Ещё какое-то время шептались, генерал озирался вокруг.

– Старайтесь, пани, приобрести там кого-нибудь для нас… понимаете? При женщине не всё говорится, не всякое доверяется; нам нужен кто-нибудь из мужчин, выберите, пани, такого, который бы имел амбиции; мы даём ему высокую должность. Vous comprenez? Вы это сможете.

Женщина улыбнулась, лесть её пощекотала, но они печально попрощались, она заслонила лицо и, напуганная, быстро убежала.

В приёмной был ещё один, беспокойный, но генерал подозвал его только к порогу, поговорил с ним в двух словах, грубо и строго, и указал ему на противоположную дверь, в которую тот быстро вылетел, точно гнался за выходящей женщиной.

– Ха! – сказал, зажигая сигару, русский, когда всех отправил. – Дело трудное и неизвестно, пригодится ли на что. Шпионов нужно держать, чтобы за шпионами ходили; следить, бояться и ошибаться… Глупый край и проклятое время!