Шрифт:
Закладка:
Другое крупное направление в современной российской историографии рассматривает образование единого Русского государства как эволюцию традиций народоправства и вечевой демократии, переживших время монгольской зависимости и претворившихся в земские традиции русского общества времени складывания единого государства. Исходя из позднего зарождения феодальных отношений на русской почве и отсутствия острого антагонизма между классами общества, пронизанного волостным единством и идеей службы, исследователи пришли к выводам о постепенном переходе от прежних государственных структур – городов-государств – к власти сильнейшей городской общины Москвы [Кривошеев 2003: 399–400], а также к созданию служилого государства [Михайлова 2003: 4–5]. В их работах термин «феодальная война» заменяется определением «смута второй четверти XV в.». Это понятие характеризует усобицы второй четверти XV в. в качестве разнопланового процесса, захватившего широкие слои общества.
А. Ю. Дворниченко и Ю. В. Кривошеев предложили рассматривать события княжения Василия II второй четверти XV в., уделяя ключевое внимание позиции городских общин, и расценивать их как «один из всплесков вечевой демократии» [Дворниченко, Кривошеев1992: 9]. Также точка зрения И. Б. Михайловой оказалась близка выводам С. Б. Веселовского о большой роли в этом противостоянии боярства и всего служилого класса [Веселовский 1969: 509]. Историк сделала вывод о том, что на протяжении усобиц «служилое общество» «опробовало три разные формы государственной власти: 1) правление бояр, затем 2) занявших Москву удельных князей и 3) формировавшееся самодержавие великого князя московского» [Михайлова 2004: 7]. Выбор был сделан в пользу последней.
В современной исторической науке идет поиск определения, которое заменило бы понятие «феодальная война». Для обозначения событий второй четверти XV в. в литературе последнего времени помимо «смуты» используются определения «династическая война», «династический кризис» [Кинев 2003: 152; Селезнев 2006: 85]. В некоторых случаях понятие «феодальная война» продолжает употребляться, хотя за ним уже не признается его прежнее содержание [Синелобов 2003].
Но не теряет своего значения и важнейшее направление в отечественной исторической науке – изучение условий и предпосылок возвышения Москвы. Оно непременно включает в себя исследование времени Василия II Темного. Это хорошо отражено в научной деятельности известного современного историка Н. С. Борисова [Борисов 2003; 2011]. Он использовал в своих книгах понятия «московская война второй четверти XV века» [Борисов 2003: 19] и «московская усобица» [Борисов 2003: 19; 2011: 32].
Понятие «московская усобица 1425–1453 гг.» было закреплено энциклопедической статьей В. Д. Назарова в Большой российской энциклопедии. Автор разделил ход событий на четыре этапа: февраль 1425 г. – июнь 1434 г.; июнь 1434 г. – май 1436 г.; июнь 1436 г. – ноябрь 1445 г.; февраль 1446 г. – июль 1453 г. [Назаров 2013: 267–272]. Чрезвычайно важным в подходе историка стало то, что он четко обозначил последствия усобицы для различных сфер жизни Русского государства, особенно в области удельного управления и служилых отношений.
Современные тенденции в российской исторической науке ведут к переосмыслению социологизированных подходов советских историков, увеличению числа работ, посвященных локальной проблематике процесса создания единого государства в XV в. В настоящее время исследователи все чаще обращаются к особенностям развития отдельных городов и областей, этнической истории. В их работах находит место освещение усобиц между галицкими князьями и Василием II, развернувшихся на огромном пространстве Северо-Восточной Руси [Авдеев 2001; Мазуров 2001; Свечников 2002; Котляров 2005].
Безусловно признавая масштабность усобиц второй четверти XV в., заметим: определяющая роль в династическом конфликте тем не менее была отведена Москве и ближайшим к ней городам-землям. Именно от позиции москвичей и их соседей зависела судьба соперничавших представителей правящей династии.
Москва и Коломна
Усиление Москвы в XIV–XV вв. было тесно связано с общими тенденциями развития земель Северо-Восточной Руси после монголо-татарского нашествия. Политика Московских князей не только отвечала передовым и насущным задачам русского общества, но и обладала «новыми подходами и принципами» для их решения [Борисов 1999: 371].
В XIV в. возобновили свое действие старые механизмы формирования древнерусской государственности, построенные на укреплении городских общин, их соперничестве в борьбе за власть и статус лидера общегосударственного объединительного процесса[237].
В начале XX в. М. Ф. Владимирский-Буданов критиковал взгляд на историю Москвы и Великого княжества Литовского как на политико-территориальные образования, «не связанные ничем генетически с прежним государственным устройством Древней Руси» [Владимирский-Буданов 1900: 110]. Он писал о «прямой связи преемственности» Московского государства с предшествующим периодом русской истории [Владимирский-Буданов 1900: 115]. В работах современных авторов было показано, что развитие земель Северо-Восточной Руси и Великого княжества Литовского в XIII–XIV вв. во многом зависело от прежних политических традиций, продолжила свое существование и система городов-государств [Дворниченко 1993: 206–209; Михайлова 1996: 75–78; Кривошеев 2003: 338–378].
Города-государства XIII–XIV вв., в их числе и Московская земля, возникали в иных обстоятельствах, чем в древнерусский период, росли «на окраинах древней Суздальщины», но их становление шло по тем же законам. Историк XIX в. И. Д. Беляев именно в сохранении древнерусского земского устройства видел успехи усиления Москвы: «Земщина собственно поставила Московское княжество в такое положение, что оно из младшего и слабейшего в продолжение каких-либо ста лет сделалось первым и сильнейшим во всей Северо-Восточной Руси» [Беляев 2004: 68].
Со времени монгольского нашествия и до начала XIV в. в Северо-Восточной Руси возникло много новых земель с самостоятельной княжеской властью разросшегося потомства Всеволода III [Любавский 1929: 30–31; Кучкин 1984: 121; Горский 1996: 42]. Этот процесс, вероятно, был вызван необходимостью политического и экономического восстановления страны. Н. С. Борисов писал о том, что потеря Москвой в XIII в. роли военного форпоста, затухание торговых путей и жизни в Рязанской земле представляло угрозу для существования Москвы: «Спасти город от полного запустения можно было, лишь превратив его в удельный центр» [Борисов 1999: 66].
С 1328 г. великокняжеский стол почти беспрерывно занимали московские князья. Московская земля к концу XIV в. стала наиболее влиятельным политическим образованием Северо-Восточной Руси.
Множество факторов, выделенных исследователями, сплелось воедино в истории возвышения Москвы и Московской земли [Станкевич 1834: 42; Забелин 1881: 764; Любавский 1909: 71–72] (подробный анализ историографии «возвышения Москвы» представлен в работе Н. С. Борисова [Борисов 1999: 10–64]). Еще во время дискуссий середины XX в. С. В. Юшков отмечал, что возвышение Москвы «всегда будет предметом обсуждения в исторической науке» [Юшков 1946: 55]. Наиболее полно этот вопрос был разработан в XIX в. В. О. Ключевским, который воспринимал успехи Москвы как единство политических и социально-экономических причин (экономические выгоды географического положения, значение церкви, политика московских князей) [Ключевский 1988: 8–26].
