– Глянь сюда. – Фрол Якунин посторонился, и Рух приник к узкой бойнице. Огромная, хищно улыбавшаяся с небосвода Скверня давала света в избытке, заливая широкое поле призрачным молоком. Тут и ночное зрение не требовалось. Саженях в двухстах от ворот кружилась и рычала стая волков, гоняя по целине двух человек. Это было похоже на безумную, дикую карусель. Мужик и баба в изодранном нижнем белье, босые, покрытые кровью, метались, выбитые из сил, пытались вырваться, скользили по мороженой земле и всюду натыкались на вздыбленные загривки и оскаленные клыки. Жуткая и завораживающая игра.

– Как увидели, сразу за тобою послал, – сообщил Фрол. – Хотел из ружей палить, да побоялся, заденем людей.

– Оно, может, и к лучшему, если заденете, – выдохнул Рух. Людей он сразу узнал – семья, живущая на Гориных выселках. Муж, жена, двое малых детей. Сколь раз говорили не маяться дурью, переселяться в село. Свобода им была дорога. Ну-ну, вот она, ваша свобода… От мысли «где же дети?» по спине побежала холодная дрожь. Баба закричала и в изнеможении свалилась на землю. Подскочивший волк вцепился несчастной в бок и тут же отпрыгнул. Мужик махал руками и скулил в тщетных попытках защитить себя и жену. Круг из окровавленных жадных пастей смыкался все ближе. Мелькали неуловимые черные тени. В происходящее было невозможно поверить, волки так себя не ведут. Убить, загрызть, искалечить в зимнюю бескормицу одинокого человека – то запросто, но пригонять людей за четыре версты и рвать у всех на глазах? Что, мать твою, происходит? Ответ пришел сам собой – простой, однозначный и страшный, – чужая воля, волколак, сучий потрох, приказал устроить кровавый вертеп. Волколаки большие мастаки на подобные гадости. В образе зверя запросто колдовством берут волков под полный контроль. И сразу возник новый вопрос: на хрена ему это все? Вот на хрена? Силу свою показать? Еще больше народ запугать?

– Чего молчишь? – Фрол пихнул локтем в бок. В голосе пристава сквозила истерика.

– Размышляю, – огрызнулся Бучила. – Кто-то же должен.

– Делать надо, не размышлять, – взвился Фрол. – Погубят людей! Раз ты трусишь, Заступа, я кого могу соберу и выйду за стены.

– А если он того и ждет? – тихо спросил Бучила.

– Кто – он? – опешил Якунин.

– Волколак драный, кто же еще? Думаешь, волки сами по себе придумали этот спектакль? Хер там бывал. Скотина мохнатая их заставила, а сама затаилась и ждет. Выйдете за ворота, а дальше? Кругом темнота, строй держать не обучены, повыхватывает по одному и схарчит, а волки помогут. Я смекаю, лучше пусть двоих съедят, чем десяток.

– Да разве можно? – опешил Якунин.

– Ты главный, сам выбирай, десяток на облачка бездельничать отправить или двоих. – Рух замер и прислушался. В избах, за бревенчатыми стенами, испуганно переговаривались люди, кричали младенцы, плакали дети. Истошный собачий гвалт неуловимо менялся, если до этого ожесточенный брех катился волнами по Нелюдову, то теперь будто разбился на много разноголосых кусков. Рядом с воротами и вдоль стены остервенелый лай не смолкал, но дальше начинал ощутимо слабеть, местами затихать и за чернеющим в ночи крестом часовни Святой Варвары сменяться едва ли не испуганным скулежом. Чуткий вурдалачий слух улавливал малейшие изменения, и в общей какофонии Бучила с точностью до пары домов распознал тихий предсмертный визг, полный боли и ужаса. Что-то странное и страшное творилось в селе. Волки на поле продолжали свои кошмарный убийственный хоровод. Женщина, превращенная в кусок горячего мяса, перестала кричать, мужик опустился на четвереньки и чуть слышно рыдал, надувая багровые пузыри. Сверкали клыки, плясали тени, лоснилась в лунном свете серая шерсть.

– Я отлучусь на чуток. – Рух внезапно охрип. – Тут решай сам.

– Да как же? – всплеснул руками Якунин.

– А как взрослые дяди решают. – Бучила вихрем слетел по лестнице вниз. Пристав кричал вслед, звал, угрожал, но Рух отмахнулся и нырнул в лабиринт узеньких улочек, бесконечных поленниц и задних дворов. Наитие вело его прочь от Бежецких врат. Ледяной ветер хлестал по лицу, сапоги скользили по хрупкому льду, лаяли и выли сходящие с ума дворовые псы. За спиной вразнобой саданул залп из доброго десятка стволов. Фрол Якунин сделал свой выбор. Верный, неверный, кто его разберет. Было жалко и людей, и волков. Животины вообще дурные, вины за ними особой и нет. Волки оборотней ненавидят всем своим звериным нутром, а куцых мозгов не хватает разобраться, что в стае затесался опасный чужак. Узнают – в клочья порвут. Да вот только ни хрена не узнают они, так и сгинут, управляемые волей перевертыша-колдуна.

Бучила замешкался на очередном перекрестке, заметался влево и вправо, шумно принюхался и уверенно направился к крайней со стороны кладбищенской ограды избе. Тихонечко отворил калитку, благо не заперта, и тут же увидел лежащего на земле кобеля. Животное было разорвано надвое, передняя часть с головой осталась на длинной цепи, заднюю зашвырнули к забору. «Твою же мать, твою же мать», – Рух вдруг пожалел, что приперся один. А другого выхода не было. Пока бы объяснял, пока бы доказывал, эх… Да и хрен ли теперь? Дверь в сени была сорвана с петель, внутри клубилась и тянула во все стороны щупальца мерзкая липкая темнота. Темнота кричала: «Спасайся, беги!» Рух, сбрасывая оцепенение, мотнул головой. Стало понятно, зачем волки пригнали мужика и бабу к селу – пока все сбежались смотреть, волколак пробрался за тын.

Первая ступенька душераздирающе скрипнула, перекрывая, кажется, даже пронзительный собачий переполох. Бучила вдруг понял, что прилязгивает зубами. В сенях, в полосках лунного света, медленно кружились пылинки, дверь в дом тоже оказалась распахнута. От запаха свежепролитой крови к горлу подступил голодный комок. Изнутри слышалось влажное чавканье. Рух вошел бесшумно, вплыл в избу призрачной тенью и едва не споткнулся о распростертый у порога, в лохмотья истерзанный труп. Дородный, поперек себя шире мужик выплеснул потроха на пол и удивленно смотрел на матицу [20] единственным глазом. Второй отсутствовал вместе с половиной лица. Бучила невольно засмотрелся на труп и запоздало приметил, как тьма возле печки колыхнулась и поползла. В углу выпрямлялась и вырастала громадная тень, остро пахнуло мокрой шкурой и мускусом. Рух повел пистолями, но тварь оказалась быстрей, тьма неуловимо сместилась, и Бучила снова словно попал под бегущую лошадь. От удара он отлетел, снес какую-то мебель, с размаху приложился спиной и сполз по стене, пистоли вылетели из рук, грудь полоснула резкая боль.