Экипировка паровоза, или, проще говоря, подготовка локомотива к поездке, включает ряд процедур. Бункер тендера загружают топливом — конкретно углем, баки заливают водой, песочницы заправляют песком. В обязательном порядке паровоз снаряжают смазочными и обтирочными материалами, и также антинакипином.

Последним пунктом в проверочном списке у Ширяева стала деповская пескосушилка. Прогретый и размолотый песок необходим при торможении паровоза, для уверенного сцепления колесных пар с рельсовым полотном.

Памятен Роману Денисовичу случай смертельного травматизма, произошедший лет пять тому назад. Сырой речной песок загружается погрузчиком в объемистую, конусообразную стальную воронку-бункер, из которой постепенно подается для прогрева и размола. Часто слежавшиеся фракции застревают в зеве воронки, и тогда, рабочему пескосушилки приходится пробивать снизу спрессованную толщу длинным ломом. В этот раз «песочник» был в подпитии, чтобы скорее прочистить засор сам залез в бункер. И на него обрушился тяжелый песчаный гребень, накопившийся у одной стенки. Мужика заживо погребло под метровым слоем зыбучей массы. Обнаружила бедолагу напарница, увидав, что из зева воронки торчат сапоги работяги. Когда тело откопали — то рот и глотка несчастного оказались забиты песком. Ужасная смерть… Начальника угольного склада, которому подчинялась пескосушилка, тогда чудом не посадили, спасибо Роману Денисовичу. Инженер за одну ночь, до приезда комиссии, составил и распечатал недостающую техническую документацию и полагающиеся инструкции, в том числе и по технике безопасности. В итоге выходило, что виновен сам потерпевший, нарушивший правила. Да и еще был сильно пьян… С тех пор начальник склада выдавал Ширяеву по угольной норме первосортный АКО (антрацит крупный орех). Да, такие вот дела…

Разъездной мотоцикл стоял под навесом у входа помещение нарядчиц. Дежурный по депо, не спрашивая объяснений, дал инженеру ключ зажигания от Л-300, только предостерег скороговоркой:

— Ты там, Денисович, сильно не скачи. Сам знаешь, ехать ночью положено с ближним светом. Так что — поосторожней…

— Да, ладно Василич, не учи ученого, — потом добавил в раздумье. — Думаю, часа за полтора управлюсь…

В ПТО на южной горке Ширяев заскочил на пять минут, главное для него — здесь отметиться, показаться на глаза…

Разведчик так и не располагал информацией, как, и какими силами, ведется следствие по делу убитого Семена Машкова. Единственным источником в том вопросе становился завербованный боец кречетовского оперативного пункта ТО Виктор Пахряев. Солдат жил недалеко, за лесопосадкой вдоль путей в хуторе, дворов на пять.

Чтобы не распугать тарахтением дворовых собак и тем самым не обнаружить ночного визитера, Ширяев оставил «Ленинградец» в кустах защитной полосы и перебежками оказался у задов огорода Пахряева. Прислушался. Стояла мертвая тишина, даже кузнечики и прочая «насекомая свиристель» не подавали голоса. Осторожно прокрался к рубленному из старых шпал домику, приник к зашторенному оконцу столовки, высвеченному огоньком керосиновой лампы. Определенно, Виктор еще не спал. Условным сигналом: тире, точка, точка, тире, — пару раз постучал в оконное стекло. Вскоре скрипнула входная дверь. На пороге появился крепкий парень, в распахнутой солдатской гимнастерке, шароварах и в галошах на босу ногу, молча протянул руку для приветствия. Роман Денисович, взяв Виктора за локоть, увлек подальше от жилья, вглубь садика, там имелась укромная скамеечка.

Пахряев сильно встревожился… Роман Денисович на расстоянии почувствовал нервическую дрожь, сотрясавшую тело собеседника. Мужика определенно колотило. Нетрудно было догадаться о причинах подобной неврастении.

— Ну, Витек, рассказывай… Что там за дела в оперпункте творятся? Да уймись, не мандражируй… — как можно уверенней сказал Ширяев и положил руку парню на плечо, пытаясь собственным спокойствием вернуть парню силу духа.

И Виктор Пахряев, с панической оторопью, с тягостными запинками, облизывая пересохшие губы, взялся излагать события сегодняшнего дня. Потом, видимо, проникся невозмутимостью, излучаемой Романом Денисовичем (так и звал инженера), и уже продолжил откровения уравновешенным тоном. Понемногу малый пришел в норму и уже конкретизировал отдельные факты, происшедшие у него на глазах или рассказанные сослуживцами.

Главное, что уяснил разведчик, если отбросить ненужные подробности, — то присланный из Москвы матерый контрразведчик (так считал Пахряев) подозревает в преступлении конкретно немецкую агентуру. Ну, а как иначе… Неизвестно, правда, в каких чинах москвич состоит, но то, как перед ним стелется начальник городского УВД, показывает — в немалых…

«Ну, что приехали, оберст-лейтенант… Вот — и финишная прямая господин Арнольд!» — подумал старый разведчик.

А Пахряев, оправившись от недавних страхов, молотил языком безостановочно. Ширяев не перебивал парня, но по ходу рассказа бойца уже выстраивал линию предполагаемых действий. Агент уже знал, как поступит завтра с Пахряевым, а о Конюхове-Лошаке и речи быть не должно, уркаган сделал, что нужно и теперь уйдет в небытие.

Выстраивался следующий план… Пахряев заступит в караул в восемь утра. У него хватает времени, чтобы переговорить с Лошаком. Внушит старому бродяге, что земная стезя старика завершилась, и для собственного блага и спасения родственников тот обязан тихо и мирно покинуть грешный мир.

Роман Денисович в деталях рассказал солдатику, на какие обстоятельства и имевшие с Конюховым договоренности тот сделает упор, убедит уркагана покончить жить самоубийством.

— Скажешь Лошаку, что вечером деда и диверсантов повезут в город в управление НКВД. Там с ними деликатничать и чикаться никто не станет. Люди Селезня отпетые садисты, таким только дай волю всласть покуражиться над подследственными. Так, что на пощаду старику рассчитывать не придется, урку станут пытать по неписаным законам заплечного мастерства. Старика не только изуродуют, как Бог черепаху, из него все кишки вынут… Таких мучений никому не вынести. А если Конюхов пойдет на сотрудничество с органами, то и это не поможет… Будут и будут пытать до наступления смерти, посчитав, что блатной честно не признается, пытается ввести в органы заблуждение. Таким образом, Лошаку лучше сразу обрубить концы, без мук и жуткой боли.

Пахряев старательно внимал наставлениям Ширяева и даже поддакивал, якобы припоминая, или по-дури выдумывал уж вовсе невообразимые угрозы и кары. Общий язык с «шефом» был, наконец, найден…

На резонный вопрос малого, а что если Конюхов упрется и не согласится на самоуничтожение, то как тогда поступать, — последовал ответ:

— В таком случае, дави на то, чем грозит неподчинение старика для родственников. С родней старика случится то, что страшно представить… По живому располосуют — и взрослых и деток. Так что… пусть не сволочится… И примет такую участь, как должное за прожитую скотскую жизнь, без возражений и попыток извернуться. Лошаку же лучше будет, спокойней, сразу отмучается раз… и навсегда.

Разведчик подробно рассказал солдату, как организовать сам акт самоубийства. Разумеется, произойдет повешение, другое даже не обсуждается, яда у агента на такой