class="p1" id="id106">Эти дерзкие восстания и зверские набеги возглавляет человек, которого не назовешь иначе, как безжалостным чудовищем, рядом с которым все черти преисподней — невинные агнцы. Я говорю о Давиде Беке. А верный его помощник Татевский архиепископ Нерсес кровожаден, словно Омар и Язид[148] и немилосерден, как Гарун аль-Рашид[149]. В своем яром патриотизме он намерен огнем и мечом очистить страну, которая некогда, по его мнению, принадлежала их предкам, а не нам. Итак, против нас выступают две страшные силы — народ и церковь. Бороться с ними очень трудно, поднялась вся нация. Не признавать преимущества врага — значит обманывать себя и тем самым проиграть. Враг гораздо сильнее нас. Наши войска бегут от них, как гонимые ураганом осенние листья. Пушки, из которых нас обстреливают, отняты у нас. А общее командование этими бесстрашными, самоотверженными и ловкими людьми осуществляет такой опытный, умелый и непоколебимый воин, как Мхитар спарапет. Я рассказал без всякого обмана и преувеличений все, что мне с большим трудом удалось узнать о действиях врага. Остается обрисовать положение внутри осажденной крепости. Тебе известно, что к ней можно подойти только тремя путями — по ущелью реки Гехва, это первый путь, второй и третий — по нижнему и верхнему течению Алидзора. Все три подхода заняты врагом. Баиндур, мелик Парсадан и Автандил заперли проход по реке Гехва. Мхитар спарапет занял верховье Алидзора. А Давид Бек и архиепископ Нерсес заняли низовье Алидзора. Мы находимся в каменном мешке — путей к бегству нет.

Визирь кончил. Хан или вовсе не слушал его, или просто не поверил своим ушам. Он и вообразить себе не мог, что армянин, это низкое и жалкое, по его мнению, создание, мог совершить те чудеса, о которых только что рассказывал старик.

И все же здравый смысл, казалось, полностью покинул хана.

— Если даже обрушится небо и все силы ада поднимутся против меня, все равно не сдамся!

— Да, — холодно ответил визирь, — ты не сдашься. Но утром после первой же атаки врага твои военачальники своими руками откроют неприятелю ворота.

— Если мои военачальники падут так низко, мне останется одно: взорвать дворец… Я не допущу, чтобы мои жены и дети попали в руки неверных.

Визирь ничего не ответил. Он знал, что в подвалах дворца хранятся сотни мешков с порохом. Достаточно искры, чтобы исполнилось страшное желание хана.

Хан встал, поднялся и визирь. На лице тирана была написана неукротимая ярость, но, сдержав свои чувства, он сказал с несвойственной ему мягкостью:

— Одно лишь прошу, визирь: позволь мне поступить как нахожу нужным. Свое мнение и убеждения оставь при себе. От тебя требуется лишь одно: молчание. Слова, которыми ты пытался довести меня до отчаяния, не достигли своей цели. Но они могут подействовать на моих военачальников. Им ты ничего не говори.

И он вышел из комнаты. Опечаленный визирь в задумчивости последовал за ним. Во дворе, держа в руках зажженные факелы, ждали слуги. Увидев своего хозяина, они пошли вперед, освещая ему дорогу. Хан направился в большой зал, где уже были в сборе военачальники и важные чиновные лица. Все глядели на правителя с почтительным подобострастием. Хан сел на свое место, остальные стоя ожидали приказаний. Он торжественно заговорил о том, к каким выводам пришли они с визирем, потом стал отдавать распоряжения, конечно же, противоположные тем, которые визирь считал правильными. Свою краткую речь Асламаз-Кули закончил так:

— Сразу же после утреннего намаза мы начнем бой с того, что зарядим пушки головами здешних армян и выстрелим ими в неприятеля…[150]

Этот приказ был воспринят с восторгом, все отвесили земные поклоны к стали благословлять хана.

Визирь за все время не проронил ни слова.

XVII

Ночной мрак сгущался. Звезд больше не было видно. Капризному небу Сюника нравилось, точно стыдливой сюнийской женщине, то и дело прятать за покрывалом хорошенькое личико. Белые облака тонкой вуалью затянули небо. Вместо звезд горели зажженные на армянских позициях костры, освещая оживленные лица воинов. Они пели, беседовали, жарили на самодельных шампурах мясо баранов, отнятых накануне у врага. Такого изобилия мяса не видела даже армия Моисея, когда бог Израиля послал его воинам перепелов.

— Наш деревенский дьячок набрал бы костей и шкур, — смеялся один из воинов. — Клянусь крестом, даже в Татевском монастыре в дни паломничеств не режут столько ягнят для жертвоприношений.

— Разве бараны, которых мы зарезали сегодня — не жертвоприношение? — весело откликнулся другой. — Не хватает только попа, чтоб освятить эту жертву.

— И поп есть! — вдруг раздалось из темноты. — Эти бараны — угодные богу жертвы.

Слепящий свет костра оставлял в тени высокого мужчину в широком плаще, одиноко стоящего в темноте.

Услышав голос, воины с почтением поднялись:

— Это ты, преосвященный?..

— Ну, ну, сидите, дети мои, — сказал он, подойдя, — продолжайте пирушку. Я давно благословил вашу трапезу.

Воины вновь расселись вокруг костров, а преосвященный архиепископ Нерсес ушел, растворился в ночном мраке. Он часто в одиночестве бродил среди войска, прислушивался к разговорам людей, проникался их настроением.

— Он всегда так ходит, — сказал кто-то.

— Не спится ему.

— Говорят, он спит раз в году — в страстную субботу.

— Почему же непременно в страстную субботу?

— А вот почему: бог за шесть дней сотворил мир, а в субботу ночью заснул, дал себе отдых.

Объяснение удовлетворило всех. Говорящий слыл образованным, потому что с малых лет прислуживал священникам. А из сказанного было достоверно только то, что преосвященный Нерсес и в самом деле очень мало спал, иногда проходили дни, а он и не думал ложиться. Его аскетический образ жизни породил о нем немало легенд.

Отец Нерсес медленными шагами прошел через расположение войск, направился к разбитой в стороне палатке. Она освещалась фонарем. Здесь лежали раненые. Ухаживало за ними несколько женщин из близлежащих обá[151].

Силы армян, как мы уже упоминали, размещались в трех пунктах. Из них, словно из трех дверей, к крепости вели три дороги. Часть войска под началом князя Баиндура, мелика Парсадана и Автандила располагалась в ущелье Гехвы. Вторая, которой руководил Мхитар спарапет, находилась в верховьях Алидзора, а третья — под началом Давида Бека — по нижнему течению Алидзора. Алидзор и Гехва, пересекаясь, составляли подобие треугольника, по трем сторонам которого, представлявшим глубокие лесистые ущелья, и располагались силы армян. В самой середине треугольника высилась крепость Зеву. Итак, все выходы из Зеву были закрыты, а Асламаз-Кули хан сидел в ней, точно зверь в западне. Обычно охотники разжигают костры у входов в логово