Сев за стол, Годелот обнаружил, что остался один: однополчане, сидевшие с обеих сторон, отшатнулись за противоположный конец стола и тесно сгрудились там. Поймав несколько коротких напряженных взглядов, шотландец независимо принялся за еду, чувствуя в горле ком. Да, вчерашний инцидент все же многое изменил. Из чужака он окончательно стал изгоем.

Глава 21

Лукавый

Лазария скучающе смотрела на кромку черного докторского рукава. Бениньо всегда предпочитал считать пульс по сонной артерии, но ее шея не осязала его пальцев. Зато где-то в самом низу каменного тела нарастал раздражающий зуд: еще в начале своей болезни герцогиня поняла, что порой ей мучительно хочется постучать каблуком по полу.

Странно… Все тени, призраки, шепотки и отзвуки былых телесных привычек вымерли за двенадцать лет. И тяга пальцев в задумчивости вертеть на правом запястье браслет. И всегда так досаждавшее отцу покачивание коленом во время монотонной работы с бумагами. И манера выстукивать на столе или кресельной ручке мелодии Винченцо Капиролы [16] – отчего-то всегда только его. И лишь проклятый каблук все отказывался уходить, изводя Лазарию неутолимым чувством движения, запертого в капкане мертвых мышц.

Бениньо наконец отнял руку, пряча часы в карман. Он уже собирался что-то спросить, когда за спиной скрипнула дверь, и губы герцогини тут же надломились улыбкой.

– Добрый день, святой отец, – промолвил врач, оборачиваясь. – Сударыня, я больше не нужен вам? – поклонился он.

Лазария улыбнулась уже почти естественно:

– В тот день, когда… вы будете мне больше не нуж…ны, я вам звезд с неба наберу… полную корзину… Но сейчас… вам стоит отдох…нуть от меня. Обед уже подан. Ступайте.

Бениньо снова отвесил почтительный поклон и безропотно покинул библиотеку, кивнув напоследок монаху: он знал, что с Руджеро герцогиня всегда беседует наедине.

Доминиканец закрыл за врачом дверь и обернулся к Лазарии. По привычке с минуту молча смотрел на нее. Затем шагнул вперед и перекрестил, касаясь воскового лба поцелуем.

– Чувствую. Садитесь, – прошелестела парализованная. – И давайте… я сразу опережу ваши скучные расспро…сы. Все по-преж…нему. Мне не хуже.

Руджеро молча придвинул кресло ближе и сел напротив, машинально берясь за бусины четок:

– Не хуже. Сейчас, вероятно, я должен восхититься погодой, а потом спросить, что вы сегодня желаете читать. Но давайте я тоже пропущу эти скучные разглагольствования и прямо спрошу: что случилось? Скороход с вашей запиской принесся как ошпаренный.

Лазария несколько секунд молчала, а потом остаток улыбки угас, и лицо ее стало измученным и беззащитным.

– Дамиано… – прошептала она, – я все не могу пере…стать думать о нем. Об этом… парне, Джу…зеппе.

Монах тяжко вздохнул, бросая четки:

– Я знаю. Эта новость вас потрясла. Но Лазария, умоляю, еще немного, совсем немного терпения. Мы его найдем. О нем пока мало известно, но…

– Разве? – перебила герцогиня. – Ему сем…надцать. Совсем мальчик. Он… сирота. Слеп. Нищ. И все это из-за… меня. Что еще вам… неизвестно?

Руджеро уже набрал воздуха для ответа, но губы Лазарии вдруг искривились:

– Не спорьте. Вы и сами… это знаете. И да, я понимаю. Это верх лицеме…рия. Ведь я и секунды… не сомневалась тогда, отправ…ляя отряд убить… его. Только тогда мне каза…лось, я права. Моя жизнь нужнее. А он – прокля…тое семя клана чудовищ. Туда ему… и дорога. А ведь его роди…тели были ни в чем… не виноваты. Теперь они… мертвы. А он… – Герцогиня захрипела, тяжело кашляя и содрогаясь. Перевела дыхание и продолжила: – Дами…ано. А вдруг я… с самого начала… неправа? А? Вдруг именно этому и хотел… научить меня Господь? С чего я взяла, что моя… жизнь стоит всего… этого?

Монах молчал. Привычно поднял взгляд на портрет, висящий напротив, и испытующе глянул ему в глаза, то ли прося совета, то ли упрекая в недосмотре. А потом медленно проговорил:

– Мы далеко зашли, Лазария. Уже слишком далеко. Поздно останавливаться.

Герцогиня, все еще тяжело дыша, прикрыла глаза. Резко распахнула, будто беря себя в руки. Подняла взгляд на доминиканца:

– Дамиано. Вы же немно…го рисуете. Прошу вас. Набросайте мне… его лицо. Пусть даже будет… непохож. Не важно. Я тоже хочу пос…мотреть ему… в глаза.

Руджеро едва уловимо содрогнулся. Странное совпадение. Ему всегда казалось, что Лазария не замечает его молчаливых диалогов с портретом позади нее. Однако к причудам Лазарии он давно привык и никогда не спорил с ней по пустякам, рискуя без всякого смысла расстроить недужную. Вот и сейчас он спокойно кивнул и потянулся к всегда лежащей наготове стопе бумаги: Бениньо записывал любые изменения в состоянии пациентки, и письменные принадлежности в доме были повсюду. В конце концов, от него не требовали особой схожести.

Взявшись за перо, он призадумался под нетерпеливым взглядом герцогини: не лишенный способностей, доминиканец все же не был заправским живописцем, а уж как изобразить слепые глаза, вовсе не имел понятия.

…Доктор Бениньо торопливо взбегал по ступеням: он не любил оставлять пациентку надолго, особенно с Руджеро, которого считал излишне порывистым и невыдержанным. Однако за дверью библиотеки царила тишина. Врач коротко стукнул в дверь и вошел, не дождавшись ответа.

Герцогиня дремала в кресле, даже во сне выглядя встревоженной и усталой. Монах тихо сидел напротив, вертя в пальцах перо. На коленях его белел лист бумаги.

Бениньо приблизился к креслу.

– Слава богу, – пробормотал он, – ее сиятельство почти не спит в последнее время.

Руджеро вздохнул, отбрасывая лист на стол:

– Доктор, позвольте на пару слов…

Врач осторожно прикрыл спящую шалью – эту чудесную новомодную вещицу для ее сиятельства привезли прямо из Кашмира – и кивнул монаху, приглашая отойти к оконной нише.

– Вот что, доктор, – хмуро и без предисловий начал доминиканец, – вы имеете огромное влияние на герцогиню, поэтому я надеюсь на ваш совет. Ее сиятельству не дают покоя мысли о молодом Гамальяно. Теперь, когда она знает о его… увечье, ее одолевает раскаяние. Герцогиня почти готова отказаться от своей затеи и оставить парня в покое.

Бениньо ответил не сразу. Покусав губы, он осторожно проговорил:

– Так что же, святой отец… вы не рады?

– Рад?! – Руджеро произнес это слово так, будто отер с лица плевок. – Рад, что Лазария готова смириться, прекратить борьбу и тихо зачахнуть в проклятом кресле только потому, что этот юный выблудок…

– …совершенно ни в чем не виноват, – сухо отрезал врач. – Не он выбирал своего отца, и не ему отвечать за то, что вам этот выбор не по нраву.

На шее монаха струнами натянулись сухожилия, губы сжались в глухую щель:

– Да вы само благородство, господин доктор, – процедил