все новых социальных льгот во второй половине 1960-х — 1970-х годах, что подрывало общенациональный и местные бюджеты и выбрасывало на потребительский рынок все новые суммы денег, не обеспеченных товарами, или же повышало нагрузку на основных агентов экономической деятельности — предприятия и учреждения.

Почему после десятилетий советской власти в «самом передовом обществе» на планете сложилась подобная ситуация? Советская экономика считалась «передовой», поскольку с официальной точки зрения была плановой, основанной на рациональных, строго научных подходах. Госплан СССР видел себя «штабом экономики», то есть местом, где разрабатывались планы и отдавались команды. Для разработки и обоснования планов существовал не только высокопрофессиональный аппарат Госплана, но и сравнительно большая система связанных с ним научно-исследовательских институтов. А для эффективного контроля над экономикой со стороны Госплана существовал Госснаб, непосредственно концентрировавший и распределявший произведенную продукцию. Однако практики понимали, что эта плановость подвергнута эрозии сразу с нескольких сторон. Если «раздачу слонов» (денег и материальных ресурсов) первыми лицами еще можно было заранее запланировать в форме «резервов», то желание первых лиц (и Политбюро как формата их коллективной диктатуры) проложить «новый курс», полностью или частично противоречащий прежним планам, запланировать было нельзя. А это означало на практике, что планирование в принципе было возможно только до момента вступления в дело больших политиков.

Прежде всего, мешала недостаточная обеспеченность самого пятилетнего плана, то есть недостаточно высокое качество того инструмента, с помощью которого надо не только указать точное движение в будущее, но и организовать само движение,

— писал об этом годы спустя Рэм Белоусов[820].

Самым характерным примером этого была гигантская доля ВПК в советской экономике, обеспеченная личным интересом Брежнева к данной сфере. Другим характерным примером было увеличение доли инвестиций в сельскохозяйственную отрасль, которая несмотря на это не давала ожидаемого результата. Наоборот, число проблем в сельскохозяйственной сфере росло. Об этом мы подробнее поговорим в четвертой части книги.

ЧАСТЬ 3. «ПРОГРЕССИСТСКИЕ» И КОНТРРЕФОРМИСТСКИЕ ГРУППЫ, ВЛИЯВШИЕ НА ФОРМИРОВАНИЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ В 1960–1970-Е ГОДЫ

Тетрадь в сафьяновой обложке —

дам нарисованные ножки

и посвященный им сонет.

Но кто сквозь кляксы, словно крошки,

здесь нацарапал лапой кошки,

«что без свободы счастья нет»?

(Леонид Губанов. «В музее». 2–3 ноября 1980 года)

Господствующая идеология «плановости» и «научной обоснованности» советской экономики (и общества в целом) подразумевала, что сначала ученые должны сформулировать и обобщить эмпирические знания, а затем государственные и партийные органы на основе этого знания разработают практические решения.

На практике, разумеется (как это уже показано выше), ситуация была близка к обратной: партийные и государственные деятели разрабатывали и принимали решения на основе своих представлений и взаимодействия между крупными «системами», использующими своих лоббистов, и уже потом, задним числом, многие ученые и обширный слой пропагандистов обосновывали и разъясняли эти решения широким слоям советского общества[821].

Однако в этой среде выделялся довольно узкий круг институций, внутри которых была возможна выработка новых идей. Они далее лоббировались внутри системы власти и в подцензурной советской прессе. Иногда их сторонники получали возможность либо повлиять на принятие решений, либо помочь обосновать и скорректировать уже принятое решение.

Эти институции и люди в них не действовали сами по себе, как казалось посторонним, а были включены в сложные формальные и неформальные системы отношений. В том числе они имели своих политических покровителей.

В первой части книги речь шла об одной из таких групп — «харьковской школе» экономистов-машиностроителей, включенных в деятельность «харьковской группы» в большой советской политике, которая породила дискуссию об экономических реформах в начале 1960-х годов. В этой части книги мы поговорим о других подобных группах и отдельных влиятельных персонажах.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОКРОВИТЕЛИ «РЕФОРМАТОРОВ» И ОСНОВАННЫЕ ИМИ ИНСТИТУЦИИ

За «хрущевское» десятилетие — 1954–1964 годы — в советской политической верхушке оформилась «прогрессистская» фракция. Она стояла за масштабное инвестирование в науку и образование, которые должны были обеспечить «прогресс» в деле строительства коммунистического общества. Инвестиции в науку были заведомо оправданы на фоне успехов советской оборонной промышленности, нуждавшейся во все новых технологиях и высококвалифицированных кадрах, урбанизации, коренном изменении технологий в сельском хозяйстве и строительстве и усиливающейся позиции СССР на международном уровне. Они были настолько значительны, что их хватило на открытие сети новых научных институтов и даже целых научных центров[822]. Число сотрудников научных учреждений между 1950 и 1966 годами увеличилось в шесть раз (между 1960 и 1966 — в два раза) и достигло 414 тыс. человек, а общее количество людей, занятых в науке и научном обслуживании, на 1966 год составляло 2,7 млн человек. Их содержание обходилось государству в 8 млрд рублей в год[823].

Применительно к нашей теме среди научных центров важнейшим стал новосибирский Академгородок, или Сибирское отделение АН СССР. Он во многом копировал структуру московских академических учреждений, но был построен в виде западного университетского кампуса. Он манил к себе перспективных и молодых ученых не только лучшими в стране материальными условиями для занятий научной деятельностью (новые лаборатории, квартиры, социальная инфраструктура), но и куда более свободным образом жизни в интеллектуальном и культурном отношении[824].

Роль «матрицы» для размножения советских экономических институтов сыграл Институт экономики АН СССР. В него к началу 1940-х свели уцелевшие научные группы из разгромленных во второй половине 1930-х тематических экономических институтов. Во второй половине 1940-х — начале 1950-х годов там трудилось около 100 ученых, преимущественно немолодых. В значительной мере это были бывшие сотрудники Госплана, Минфина и ЦСУ 1930–1940-х годов, уцелевшие в многочисленных чистках этих ведомств[825]. К ним после 1950 года начали порциями добавлять молодых сотрудников и аспирантов, в основном окончивших экономический факультет МГУ.

Выжившие в репрессиях, привыкшие играть «двойную игру» с властью экономисты получили возможность распространять свои идеи среди интересующейся наукой и исследованиями молодежи. Прежде всего это касалось ключевого для института сектора политэкономии под руководством Якова Кронрода, который стал «повивальной бабкой» всего реформаторского движения в советской экономической науке[826]. А чуть позже — с середины 1950-х — у них появилась возможность влиять на идеологию, кадровый состав и направления деятельности вновь создаваемых специализированных экономических институтов.

Особо важную роль в новой складывающейся системе стали играть московские гуманитарные научно-исследовательские институты, которые мы именуем «припартийными». Этот термин нами используется потому, что они, имея формально разную подчиненность, реально обслуживали интересы (то есть работали по заказам) аппарата ЦК КПСС и центральных государственных учреждений