Шрифт:
Закладка:
128
Редакция 1835 года.
129
Как показал Ю. В. Манн, Диканька, окруженная не вполне понятно где находящимися хуторами и селами, представляла собой идеальную сцену для этих повестей Гоголя [Манн 2004, 30]. Роберт Магуайр заметил, что тексты Гоголя полны глубокого скептицизма по поводу влияния Просвещения на Россию: «Гоголь переходит от скептицизма к открытому неприятию Просвещения и всех его плодов, в особенности порядка, симметрии и практицизма, которые влекут за собой утрату интуиции, живости, эмоции и веры» [Maguire 1994: 78].
130
По поводу этого предложения Мережковский писал: «Европейское просвещение только усиливает сознание русского барина, “просвещенного дворянина” в его вековой противоположности темному народу» [Мережковский 2010: 199].
131
Петербург с его стройной геометрией и ориентированностью на Запад представляет большую опасность, чем Сорочинцы. Как пишет Магуайр: «Петербург не был русским… однако, не имея подлинной формы, он с большей легкостью мог проникать в любой уголок страны» [Maguire 1994: 80].
132
Пол Карпук, ссылаясь на украинского фольклориста Маркевича, пишет, что в украинских сказках «ведьм невозможно отличить от простых женщин, но они могут превращаться в любое животное, какое только захотят, – как правило, в кошку, – и у них есть небольшой хвост, которым они умеют “двигать быстро-быстро, словно козел”» [Karpuk 1997: 222].
133
Любопытные параллели между культурой потребления в XIX и XXI веках проводит Гари Штейнгарт в своей переделке «Портрета», написанной после распада Советского Союза [Shteyngart 2002].
134
Гоголь с его виртуальной коллекцией предметов и персонажей предвосхитил Вальтера Беньямина, который в своем труде «Проект аркад» разработал материалистическую феноменологию. Рассуждая о фланере и Бодлере, Беньямин пишет, что «современный герой подобен старьевщику: у него такая же судорожная походка, та же отрешенность, с которой он занимается своими делами, тот же интерес к мусору и отбросам большого города» [Benjamin 1999: 368]. Однако если Гоголь воспринимает материю как антитезу человеческой души, то Беньямин считает, что материальные объекты хранят важные следы истории. Вот что пишет об этом Сьюзен Бак-Морс: «Хотя Беньямин с самого начала отвергал гегелевскую концепцию истории, он был убежден в том, что смысл, заключенный в предметах, включает в себя также и их историю» [Buck-Morss 1991: 13].
135
Вайскопф убедительно показал, что образ тройки взят Гоголем из платоновского «Федра», где утверждается, что в колесницу человеческой души впряжены два коня: белый (благих намерений) и черный (дурных помыслов). «В “Федре” колесницы богов беспрепятственно поднимаются по небесному хребту, созерцая то, что за пределами неба; “зато остальные двигаются с трудом, потому что конь, причастный злу, всей тяжестью тянет к земле и удручает своего возницу, если тот плохо его вырастил” (247b)» [Вайскопф 1995:106]. Бояновская называет тройку «повозкой, перед которой все народы постараниваются и дают ей дорогу, в то время как в этой триумфальной бричке мчится князь пошлости, посредственности, вульгарности и материализма – Чичиков собственной персоной» [Bojanowska 2007: 265].
136
«Чистилище», песнь 31, с. 1, 124–126.
137
Эта инверсия позволяет нам понять, как устроено художественное пространство, названное Виктором Эрлихом попросту «перевернутым вверх дном миром украинских повестей Гоголя, в котором может произойти – и происходит – все что угодно» [Erlich 1969: 30].
138
О влиянии Данте на творчество Гоголя см. Асояна, а также Гриффитса и Рабиновича [Асоян 1986; Griffiths, Rabinowitz 1994].
139
Возможно, Гоголь так часто это использует этот эпитет, потому что он созвучен украинскому слову «чужий» (чужой).
140
По мнению Дональда Фэнгера, финал этой повести, в котором выясняется, что все дело было в семейном проклятии, не соответствует столь сложно построенному тексту. «Это показывает, что история, рассказываемая Гоголем, начала жить собственной жизнью» [Fanger 1979: 238].
141
«В “Вечерах на хуторе близ Диканьки”… тщательно разграничены сферы естественного и сверхъестественного поведения; там, где эти сферы пересекаются, и создается сюжет» [Коррег 2002: 41].
142
Как пишет Роберт Магуайр, «в последней главе “Страшной мести”, где слепой бандурист рассказывает подоплеку всей истории, нет ни единого упоминания о воде; он описывает nature morte — мертвый горный пейзаж. Здесь нет источника жизни» [Maguire 1994: 12].
143
В роли окна в «мир вне опыта» гоголевские «Вечера…» очень напоминают театр из «Червя-победителя» Эдгара Аллана По, где зрители-ангелы с ужасом взирают на то, как на сцене человеческие жизни пожираются чем-то огромным и непредвиденным: «Что “Человек” – названье драмы / Что “Червь” – ее герой!» (пер. В. Я. Брюсова) [По 1995: 142]. Я благодарю Афшан Усман, которая обратила мое внимание на это сходство.
144
В 1965 году, когда Бахтин опубликовал свой труд о Рабле, он уже отошел от идей Бергсона (чья философия давным-давно была под запретом с СССР) и перестал писать о Гоголе. Мы можем только гадать, было ли это вызвано политическими или идейными соображениями. Бахтин подчеркивал, что его работы о природе смеха расходятся с теориями Бергсона, который, как он пишет, выдвигал «в смехе преимущественно его отрицательные функции» [Бахтин 1990: 83].
145
Стоит отметить, что Данте тоже завершает свою «Божественную комедию» сценой праздника. О. Э. Мандельштам в «Разговоре о Данте» писал: «В третьей части “Комедии” (“Paradiso”) я вижу настоящий кинетический балет. Здесь всевозможные виды световых фигур и плясок, вплоть до пристукиванья свадебных каблучков» [Мандельштам 1990, 2: 266].
146
Бергсон цитирует здесь Сюлли-Прюдома.
147
К Правобережной Украине относились территории, отошедшие России сравнительно недавно, после второго раздела Польши в 1793 году. Как писал Пол Магочий, «представление о самостоятельной украинской нации, которая имеет право на независимое государство, возникла не позднее начала XIX века, когда в Центральной и Восточной Европе наступил так называемый период национального пробуждения» [Magosci
