Шрифт:
Закладка:
Нам, редакторам, на совещаниях в ЦК Яковлев не говорил ничего самокритического, за полгода до краха Александр Николаевич только и делал, что держал нас и не пущал. На закате режима, когда наш партийный кардинал уже приближался к тому, чтобы сказать коммунизму конец – туда и дорога, даже тогда он настойчиво нас просил не позорить Коммунистическую партию и при обличении коммуни-стов-проходимцев ограничиться словом «преступник» без указания на партийную принадлежность закононарушителя. Вызывая нас, редакторов, на Старую площадь, товарищ Яковлев с укоризной во взоре из-под пушистых бровей через толстые очки, и с нотами упрека в сдобном голосе и легким волжским оканием вопрошал: «Зачем упоминать, что преступник коммунист? Зачем?». Это допытывался человек, который вскоре членство в КПСС назовет цинизмом, о крахе воззрений, которые он же «развивал и обогащал», скажет такое, о чем обычно говорят «Как только язык поворачивается!». Ученым Александр Николаевич взялся сам себя называть после того, как задача, возложенная на него передовой международной общественностью, была им выполнена, и он, выступая с лекциями в университетах – Колумбийском, Гарвардском, в Принстоне, а также Ватикане, поучал общественность, рассказывая о том, как ему это удалось. В Институте Гарримана, обращаясь к радушно, как своего, встретившим его сотрудникам, Яковлев сказал: «Сегодня мир прощается с коммунизмом, системой теоретических воззрений и практических действий, о которой было бы глупо жалеть»[145].
Слова служителя системы! Думаю, и римские кардиналы не смогли бы припомнить прецедента, чтобы Секретарь Ватикана, второе лицо после Папы, выступил с опровержением символа веры. А если бы основатель Института, профессор Симмонс, услышал ту речь, то, ценя свой вклад в создание учреждения ради подрывного изучения СССР, он счёл бы себя вознагражденным, пожалуй, сверх меры. Со времен евангельского Савла мир едва ли видел столь же радикальное обращение. Но апостол Павел пошел на муки, а могильщик коммунизма за разработку, то есть оглупление, погребаемых им воззрений был назначен в академики и как недремлющий идеологический надсмотрщик осуществлял надзор за приложением к практике им искаженных воззрений, по которым отслужил заупокойную.
«О чем он думает?» – слышал я разговор двух собеседников об одном из первых лиц в нашем государстве нынешнего времени. Ответ без паузы: «О своем месте в истории». Если бы я принял участие в разговоре, спросил бы, представляет ли себе это лицо, как при нынешней технологии, которая ещё разовьется и усовершенствуется, история будет выносить свой приговор, имея источники и располагая данными о нашем времени, какие в прежние времена историкам и не снились? Отечества отцы грабительством богаты оживут.
Про бостонского деда Генри Адамса историк крупнейших состояний не мог сказать, нанимал ли Дед Брукс морских разбойников или же всего лишь рисковал жизнями отпетой матросни, отправляя их в море ради экономии на худых посудинах.
Потомки опричников из пушкинского поколения могли не краснеть, выслушивая сплетни о «подвигах» прадедов, но отпрыски олигархов получат прошлое в наглядной, неопровергаемой картинности. При современных технологиях уже сейчас слова не скажешь и не скроешь, а если от суда ускользнёшь, то в биографиях документированных обо всем пропишут, а на экранах всё увидят и услышат живьем, услышат не какие-то противоречивые слухи, а вот он человек, каков он был, как и когда высказывался.
«Прямо сейчас», как выражаются телеведущие на англизированном новорусском языке, совершается разоблачение, всё сразу становится и останется зримо: попавшемуся или попавшейся на противоречиях самому или самой себе показывают и будут «как сейчас» смотреть в записи. Да?
«Вас изгонят из общества, вы бесследно исчезнете».
Разоблачение грозило смертью заживо – так было во времена Викторианства, эпохи ханжества. А теперь всё открыто, весь мир смотрит и видит по телевидению, как лгут высшего уровня деятели, как выкручиваются, опровергая ими некогда же сказанное, вроде бы терпят моральный крах и… получают прощение, им всё сходит с рук. Да? Безнаказанность повсеместна, – не ново, а он или она не краснеют. Меняют кожу у всех на виду, словно переодеваются на миру. Ныне всякому дается «второй шанс»: украл, наврал, переметнулся, предал, оскандалился, провалил, но после покаяния остается на плаву, в чести и уважении, в окружении поклонников, тех, что связаны с однажды согрешившим. Это – универсально. «Всеми отвергнутый и всюду принятый» – пушкинское определение перевертышей. Всегда всё было, различие в пропорции. Сейчас морально павшие поднимаются и поднимаются с триумфом, они нужны новым арривистам как образец для оправдания собственного оборотничества.
На всю историю на мировой сцене был лишь один заметный хамелеон – Талейран. Других не разоблачали, доставалось разоблачителям, попадало Томасу Пейну за доказательные, однако неуместные и несвоевременные разоблачения государственных лиц. Но Талейран, служивший при любых прижимах, как служил? С умом. С большим умом! Порочным, циничным, но большим. А сейчас, чтобы удержаться наверху, достаточно воровской сообразительности.
Вышедшая в Америке книга А. Н. Яковлева «Судьба марксизма в России» рассчитана… трудно сказать, на кого – есть же на Западе труды с грамотным изложением марксизма[146]. Американский советолог, в предисловии представляющий книгу своим соотечественникам, кажется, испытывает некоторую неловкость, оправдывая невероятное перерождение автора, находившегося на вершине коммунистической иерархии. Эта книга архитектора катастрофической перестройки отличается от книг, появившихся при советской власти под именем Александра Николаевича, но в тех книгах есть буквальные и раскавыченные заимствования у известного американиста Николая Николаевича Яковлева, видна и работа референтов. О, если бы, в соответствии с названием своей книги Александр Николаевич действительно рассказал о том, что он знает лучше кого бы то ни было: какая участь постигла учение, на словах положенное в основу советского строя, во что превратили продуманную доктрину фальсификаторы, вроде самого прораба-архитектора, первого по положению идеолога. Автор книги признается, что 40 лет (сорок!), значит, с начала своего подъема на вершину идейной власти, он сомневался в марксизме. И все эти годы он твердил марксизм, марксизм, однако, судя по книге, не отличал взглядов Маркса от «комикса марксизма» (выражение Лифшица), состряпанного такими, как он, Александр Николаевич, партократами. Псевдомарксист-отступник упрекает Маркса в разжигании классовой ненависти и рассуждает о том, что в западных странах противоречия гармонично дополняли друг друга, а у нас, по вине Маркса, вели к взаимоуничтожению[147]. И этого человека называли умным, очень умным, называли получившие от щедрот его, а он просто чувствовал свою безнаказанность, что ни ляпнет.
«А как насчет «нового человека»? – садясь в такси, спросил я у водителя.
– Это ещё кто такой? – удивился таксист».
