Шрифт:
Закладка:
Карзубый отвел его в нумер сорок семь на Кружевной улице, где их встретил хозяин, мужчина средних лет (он не назвался, и Карзубый его по имени не называл, обращаясь лишь «сударь»). Вот тут Тарик и Тами, переглянувшись, в один голос заставили Бабрата рассказать о незнакомце с Кружевной как можно подробнее.
Кто он такой, Бабрат решительно не брался судить. Комната, где он их принимал, выглядела как обиталище зажиточного горожанина, как и сам дом, чье описание совпадало с рассказом Дальперика, — но Бабрат там не усмотрел ничего указывавшего на род занятий хозяина. Двое с ходу взялись за него, как пьяные солдаты за веселую девку. Им нужно было одно: чтобы Бабрат с ватажкой подстерегли «этого сопляка Морячка и его гаральянскую девку» в укромном месте и, связав Тарика, изнасильничали Тами — все равно каким образом, но скопом.
Поначалу Бабрат, хорошо представляя последствия, попробовал отказаться — но Карзубый, по своему обыкновению не повышая голоса и без единого непристойного слова, сказал: если Бабрат будет ломаться, до завтрашнего утра не доживет, причем подыхать будет долго и мучительно. А последствий пусть не опасается: он сам и те, кого Бабрат должен прекрасно помнить, прикроют от любых последствий.
А своей ватажке пусть передаст: если заартачатся — всех ждет столь же скорый и мучительный конец.
Бабрат не сомневался, что это не пустая угроза, и, про себя горько стеная, согласился. Тут вступил дотоле молчавший хозяин дома. Тоже без непристойных слов, не повышая голоса, заверил, что «они» и в самом деле защитят от любых неприятностей. И, к неожиданной радости Бабрата, дал пять новехоньких золотых с профилем короля Ромерика, пообещав после исполненного поручения заплатить еще пять... Эти Бабрат может либо разделить с ватажкой, либо (он усмехнулся с видом знатока человеческой души) выдать каждому столько, сколько посчитает нужным, но все же не зарываться и медью не отделываться. После чего Карзубый дал еще мелкие поручения и велел убираться.
После того как затея закончилась полным провалом, Бабрат пережил нешуточные терзания. Он с превеликой охотой убежал бы на край света, но распрекрасно понимал, что не годится на роль бесприютного беглеца, плохо представляет, куда податься, да и денежки в кармане мало: один золотой он поменял на серебро в меняльной лавке, попутно убедившись, что все монеты — настоящее полновесное золото. И выдал каждому, благородно не обделив
и Шалку, по серебряному денару, в прибавку простив немалые карточные и потрясучечные долги. Ватажку свою он убеждал не деньгами, а заверяя в сильном покровительстве, и они, тоже немного нахватанные во всем, что касалось потаенных забот дневного света и зоркого ока Сыскной, согласились, хоть не без опасений и сокрушений...
И все же во исполнение строгого наказа Карзубого поплелся на Кружевную. К некоторому его облегчению, Карзубого он там не застал, а незнакомец (удобства ради поименованный Тариком про себя «Нумер Сорок Семь»), выслушав рассказ о бешеной гаральянской девке, ученой в какой-то убойной рукопашке, про которую Бабрата никто не предупредил и совладать с которой он не мог, казалось, ничуть не гневался.
Выложил на стол обещанные пять золотых, а на удрученные слова Бабрата о тех самых неизбежных печальных последствиях пожал плечами и с улыбочкой посоветовал не паниковать чрезмерно — «смотришь, все помаленьку и образуется» — и не особенно деликатно предложил идти восвояси, забыв и этот дом, и его, а напоследок, уставившись холодными колючими глазами, спросил:
— Если ты чего-то не понимаешь, может, послать за кем-нибудь другим, чтобы доходчивее тебе объяснил?
Прекрасно понимая, кто будет этим другим, Бабрат более не рыпался и тихонечко убрался восвояси в вовсе уж расстроенных чувствах, дороги перед собой не видя. И соображая уже, что его, как говорят карточные мошенники, выставили за чурбана. На Аксамитной его встретила озабоченная ватажка и стала допытываться, в чем будет заключаться обещанная защита, ежели нагрянет Морячок со своими. Тут они и нагрянули...
Бабрат поклялся всеми святыми, что ничегошеньки не утаил, и, подпустив слез и соплей, запричитал:
— Они меня выставили за чурбана и не собирались защищать, а куда б я делся? Карзубому что человека приткнуть, что крола. Они с самого начала...
— Они с самого начала хотели тебя попользовать и выпнуть, как дешевую веселую девку, — безжалостно заключил Тарик. — А чего ты хотел другого, ососок поросячий? Тоже мне, сокровище! Расскажи-ка подробнее об этом, из-под сорок седьмого нумера (Тами одобрительно кивнула). Сопли подбери живенько и рассказывай!
И принял грозный вид, изображая, что может и ногой пнуть. Он так бы не поступил даже с Бабратом, но тот явно судил людей по себе и, шумно втянув сопли, плаксиво затараторил:
— Морячок, я тебе все как на очищении души, что мне этого лощеного фраера покрывать...
— Вот и говори! — прикрикнул Тарик.
По описанию Бабрата, «Нумер Сорок Семь» — средних лет, ближе к молодости, чем к пожилым годам, не красавчик писаный, но и, безусловно, не урод («бабам такие нравятся, бабы от них млеют»), держится очень спокойно, даже невозмутимо, говорит ровно, голос ни разу не повысил, временами иронически улыбается, но не зубоскал, речью похож скорее на человека образованного («книжные словечки проскальзывают. К дяде в таверну образованные ходили, я на них насмотрелся и наслушался»). На военного не похож, а вот на благородного — очень даже. Полно в нем не спесивости, не заносчивости, а именно что холодного высокомерия. Что интересно: Карзубый перед ним не лебезил, но определенно держался как подчиненный.
— Короче, кто его знает, кто он есть, — говорил Бабрат. — Кого-кого, а ночных управителей и черных ватажников навидался по самое не могу и точно вам говорю: ничего они не похожи на тех живорезов, что на голых книжках рисуют — ни зверской рожи, ни оскала. Вот мелкие — эти да, сплошь и рядом на рожу страхолюдные. А крупняки... Сидит такой серенький лекарь, глаза добрые, хоть святого с него пиши, а за душой
