И верно, очень скоро его окликнул знакомый голос:

– Михайло, ты чого? То не шов, а то середь ночи пришов.

– Да вот, хочу тебя поспрошать, что тут у вас деется?

– Та чого ж! – крикнул Гаврилыч. – То ваши ляхи сказились! Государь Дмитрий Иваныч враз до нас прискакав. Каже, ляхи, сучьи диты, убыть його хотилы. Просыть, щоб сховалы його. Ну, Печерица наказав враз того на воз положыти, та й берестой закидати, та тим же часом з лагеря вывезти, а нам усим з землянок не рыпаться. Бачим, бисовы ляхи скачуть. Ну, мымо проскакали. Бог спас та маты божья. Нэ пиймалы государя. И мы на них, на чортовых дитей, наплюемо. Та й уйдем.

Гаврилыч, очевидно, был даже рад, что они уходят из Тушина и развязываются с поляками, и Михайле не захотелось рассказывать, чего ему пришлось наслушаться за эту ночь про самого Дмитрия Ивановича.

Гаврилыч, пожалуй, и не поверил бы ему. Михайла рад бы был и сам попрежнему верить в Дмитрия Ивановича. Но он чувствовал, что нет в нем больше той веры, какая была. Да и не хотелось ему больше итти за тем царем, все равно настоящий он или нет. Кто он там ни есть, не тот он мужицкий царь, про какого говорил Иван Исаич. Мужиков он и слушать не хочет.

Михайла глубоко задумался и не слышал, что говорил Гаврилыч.

– Михайло, а Михайло, – окликнул его тот. – Чего ж не кажешь, пийдешь з нами до Калуги чи ни?

– В Калугу? Не-ет. Почто нам в Калугу? Мы вон со Степкой до дому пробираться гадаем. Так, что ли, Степа?

Степка молча и хмуро кивнул головой.

– Ты нас, Гаврилыч, в землянку к себе пусти. Дозволь до свету побыть. А там мы и пойдем.

– Нехай так, – не очень охотно сказал Гаврилыч. – Мы до свита пийдемо. Нас царь Дмитрий Иваныч до Калуги зове.

Михайла, не отвечая, шел за Гаврилычем. Тот привел их к своей землянке, взял у одного из казаков факел и, согнувшись, пролез вперед и осветил довольно большую землянку, по краям которой были устроены земляные лавки.

– Вот спасибо, Гаврилыч, – сказал Михайла. – Мы тут маленько соснем. Ночь-то сегодня не ложились. А там чем свет тоже пойдем.

Гаврилыч кивнул и вышел из землянки.

– Ну, Степка, ложись, – проговорил Михайла решительно, – и я лягу. Утром всё обговорим.

Михайле хотелось остаться одному, чтоб Степка не приставал к нему с вопросами. Слишком неожиданно обрушилось все это на него, и он не мог сразу разобраться. Обидно ему было то, что поляки над русским народом верховодили. А он-то раньше и не догадывался, что Дмитрий и не царский сын вовсе. Сами же поляки его, видно, царем сделали, чтоб за ним на русской земле командовать. Ну, нет! Этому не бывать! – решил Михайла. Но раньше чем он придумал, как же быть и что им со Степкой делать, его одолел сон.

Проснулся Михайла, когда уж свет в землянку пробивался. Степка спал. Михайла поскорей растолкал его, и они вылезли наружу.

В лагере было пусто, а вдали, около ворот, слышались шум, крики, топот лошадей. Что такое? Чего ж казаки не уезжают? Собирались же чем свет в Калугу ехать, – удивился Михайла.

– Побежим-ка, Степка, – сказал он, – поглядим, что там такое.

Перед воротами выстроилось рядами казачье войско, а у самых ворот столпилось все войсковое начальство и о чем-то спорило.

Михайла пробрался поближе и с удивлением увидел среди казаков Невежку с Нефёдом.

Протискавшись в середину, Михайла дернул Невежку за рукав и спросил его, чего ж они не идут домой.

– Да как же уйти-то? – сказал Невежка. – Не видишь – ворота на запоре. Не нас одних, – казаков, гляди, и тех не пускают.

Михайла оглянулся. Тяжелые дубовые ворота были заперты на чугунный засов, и на нем висел громадный замок.

– Мы-то, чуть рассвело, прибрели сюда, – рассказывал Невежка, – глядим – заперто. Добудились сторожа, а он сказывает: «Никого, мол, не велено выпущать, как от них, мол, царь сбежал! Ищут де его». А тут казаки подскакали. «Отворяй да отворяй!» А сторож не смеет. Покуда они меж собой балакали, он и сбежал. Глядь-поглядь – ни сторожа, ни ключа. А ворота, гляди, какие здоровые – дубовые. Вот они и послали к гетману, – кто, мол, смеет их держать. Они, мол, одному царю Дмитрию Ивановичу подвержены. Нашего Гаврилыча и послали. Да вот и он, кажись.

Вдали на улице показался скачущий всадник. Он махал над головой саблей и что-то кричал, но Михайла ничего не мог разобрать.

Подъехав ближе, Гаврилыч закричал, что не хочет Рожинский выпускать их из Тушина. Вы, говорит, верно, своего голоштанного царенка сховали куда. Выдайте его, я его выдеру да повешу, тогда отправляйтесь, мол, куда хотите. А до тех пор – не пущу.

– Э! Чортов сын! Що задумав! – крикнул Печерица. – Давайте топоры! Будем ворота рубить.

Михайла удивился. Дьяк Грамотин говорил, что Рожинскому нужен Дмитрий Иваныч, а он, выходит, вешать его хочет. Михайла не знал, что ночью же Сапега побывал у Рожинского и рассказал ему, что они сговорились с патриархом Филаретом и решили покончить с самозванным Дмитрием и просить на русский трон польского королевича Владислава, сына Сигизмунда. Казаков же не хотели пускать, чтоб они не соединились с бежавшим Дмитрием.

Передние казаки тем временем спешились, достали из вьюков несколько топоров и, по команде Печерицы, пробовали сбить замок. Но он оказался такой прочный, что его и думать нельзя было разбить.

– Руби ворота! – скомандовал Печерица, и топоры звонко застучали по тяжелым дубовым створкам.

– Михалка! – шепнул Степка, дернув Михайлу за рукав. – Не видят они, что ль? Ляхи!

Грохот топоров заглушил лошадиный топот, а казаки так занялись воротами, что и не заметили приближающегося во весь карьер отряда гусар.

– Ляхи! – испуганно крикнул Михайла.

Печерица и другие казаки вскочили на лошадей, и Печерица крикнул:

– Стройся!

Михайла, Степка и мужики, очутившись между двумя отрядами, в страхе жались к воротам.

Рожинский, скакавший впереди гусар, остановил свой отряд и крикнул казакам:

– Вы что? Бунтовать! Выдавайте вашего самозванного царика – и марш по местам!

– Ты чого командуешь? – закричал, выехав вперед, Печерица. – Мы тоби не подвластны! Нам царь Дмитрий Иваныч велел итти в Калугу. Видчиняйте ворота!

– Разгоните мне эту сволочь! – крикнул Рожинский.

Голубые гусары, обнажив сабли, лихо бросились на казаков.

Но казаки, не дрогнув, встретили первый натиск.

Рожинский слишком понадеялся на своих гусар.

Казаки были сильно обозлены, кроме того, их было вдвое больше, чем гусар, и