Только что они оба сошли во двор, как на то же крыльцо вышли дьяк Грамотин с каким-то приказным.

Михайла еле успел затащить Степку под лестницу.

– Удрал – ищи ветра, – проговорил вполголоса Грамотин. – Рожинский совсем было объездил его, да, видно, не сдержался, стегнул с маху, а тот – на дыбы. Все ему: царь да государь! Он и вправду поверил. Теперь-то Рожинский и сам не рад. Нужен тот Дмитрий ему. Побежал к гусарам, вдогонку посылает. Слышишь? Да вряд догонят.

В эту минуту мимо ворот проскакало несколько всадников. По двору в разные стороны замелькали тени.

– А ты куда ж? – спросил Грамотина спутник.

– К патриарху я – повестить. Филарет-то Никитич рад будет. Он уж ноне с поляками снюхался. Царик-то тот ему ни к чему. Он – я давно примечаю – с польским королем Жигмунтом сносится.

– С Жигмунтом? – удивленно переспросил его другой.

– Сына своего тот, Владислава королевича, нам в цари прочит.

– Да что ты! Нехристя?

– Окстится. Разве долго? Ну, ты пока помалкивай. А мне скорей бы. Пойду у конюха лошаденку спрошу. Надо вперед других патриарха упредить.

– Уж ты всюду поспеешь! Дошлый! Вот бы мне! – с восхищением вскричал другой.

– У меня, гляди, нос какой, – усмехнулся Грамотин. – Где уж тебе за мной!

Он быстро побежал к конюшне, оставив своего курносого спутника посреди двора. Почесав в затылке, тот медленно побрел по двору.

– Вот бы и нам по лошаденке, – проговорил Михайла. – На лошади все способней.

– Чего ж? – отозвался Степка. – Это можно. У меня ж своя. А тебе я велю из конюшни дать. Скажу – в польское войско царь посылает.

И Степка быстро пересек двор. Когда они подходили к конюшне, оттуда вышел Грамотин и, подобрав полы, взобрался на лошадь. Конюх, державший лошадь под уздцы, выпустил ее, и Грамотин, кивнув ему на прощанье, поехал к воротам.

– Иван! – крикнул Степка. – Заседлай мне каурого, а ему, – кивнул он на Михайлу, – хоть гнедого, что ли. Государь нас к Сапеге посылает.

Конюх остановился против Степки, подбоченился и захохотал.

– Ах ты, дурья голова! Государь посылает! Государя твоего самого ко всем чертям послали!

Степка вдруг подскочил, точно его подбросило, и, не помня себя, кинулся на конюха.

– Хлоп! – кричал он, задыхаясь от яростных слез. – Как смеешь! Убью! Давай мою лошадь!

Опешивший в первую минуту конюх без труда схватил одной рукой Степку и замахнулся кулаком над его головой, но Михайла быстро схватил того за обе руки, крикнув:

– Не замай! Хошь драться, давай, а парнишку брось!

С разных концов двора к ним уже бежали люди.

– Цо ту таке? – кричали голоса. – Москали бьются?

Трудно было понять, каким образом за пять минут поразительная новость облетела весь дворец. Степку сразу узнали, и придворная челядь торопилась отомстить вчерашнему любимцу и баловню.

Его осыпали насмешками, пинали, дергали за нарядный кафтан, ругались над его цариком, гнали вон, сулили, что Рожинский велит его выпороть и повесить.

Если б не Михайла, его бы задразнили вконец, а может, и избили бы, тем более, что Степка пытался драться и в то же время не мог сдержать детских яростных слез, отчего нападающие еще больше издевались над ним. Но Михайла сразу понял, что они вдвоем, не умея говорить по-польски, не смогут защищаться от целой толпы, и старался об одном – загородить Степку и увести его. Увидев открытую дверь конюшни, он толкал Степку туда, и наконец ему удалось рвануть его и втолкнуть в дверь. Загородив собою дверь, он сорвал с притолоки арапник и, размахивая им, крикнул:

– А ну! Подходи! Не дам травить мальчонку!

То ли раздражение уже было сорвано, то ли подействовал решительный вид Михайлы с арапником, то ли любопытство влекло за другими новостями, но толпа постепенно стала расходиться, издеваясь и над Степкой и над его цариком.

Конюх, начавший враждебные действия, теперь совсем остыл.

– Уводи-ка мальчишку подобру-поздорову. Не житье ему тут теперь. Да и весь-то лагерь долго ли, нет ли продержится? Ишь чего сталось! То царь, царь, а то вдруг – что гриб-дождевик лопнул. Чудеса! Всё ляхи мудруют! То-то он, Дмитрий-то Иваныч, и говорил-то будто не по-нашему, нечисто. Василий-то Иваныч, хоть и вор, а все свой.

Конюх вошел в конюшню и засветил фонарь. На земле, уткнувшись лицом в солому, лежал Степка в когда-то белом, а теперь измазанном кафтане.

– Куда я с ним в этакой одёже? – сказал Михайла. – Проходу не будет.

– Верно, – подтвердил конюх. – Погоди, я погляжу, коли не сильно порван кафтан, я, пожалуй, возьму, а ему тулупчик старенький дам. Способнѐй будет. Эй ты, – обратился он к Степке, – чего убиваешься? Вставай, нечего тебе тут. И то как бы Рожинский не хватился. От его добра не жди.

Михайла подошел к Степке и помог ему встать. Они с конюхом внимательно осмотрели кафтан. Парча была прочная, и порвать ее не успели. Только один рукав лопнул по шву, да кое-где позумент отпоролся. Но в грязи он вывалялся изрядно.

– Вовсе целый, – сказал Михайла, – починит баба, за хорошие деньги ляху продашь. А что грязный, так это почистить можно!

Степка молча стащил с себя нарядный кафтан. Конюх пошел в глубину конюшни, порылся в ларе и достал оттуда старый, заплатанный полушубок.

– Великонек ему будет, – заметил Михайла. И сразу же скинул с себя свой тулупчик. – Вот этот будто как поприглядистей да и помене. Надевай, Степка, а я тот надену. Все я покрупней тебя. Ты не горюй, – прибавил он, заметив, с каким огорчением смотрел Степка на свою новую одежду. – То дело наживное. Будем живы, одёжку добудем. Спасибо тебе, милый человек, выручил. А то, гляди, на кулачки! Скажи-ка ты мне, как мне к донцам пробраться? Там у меня знакомый человек есть.

– А как выйдешь, ступай на левую руку, прямо все. Как до ворот дойдешь, там прямо насупротив и будут землянки. В ворота-то не выходи, мотри. Да там сам увидишь. Ну, прощай! Идите себе с богом. Ну, а уж лошадки, не обессудь, – боюсь, как бы не спросили!

Михайла не настаивал.

– Идем, Степка, – сказал он, и Степка послушно побрел за ним.

VII

Михайла шел по темной улице и думал, что нелегко ему будет средь ночи разыскать землянку Гаврилыча. Но когда они дошли до поворота, искать казачий лагерь им не пришлось. Оттуда доносился говор, лошадиный топот, мелькали факелы.

Повернув на дорогу прямо от ворот, они скоро очутились среди казаков, толпившихся между землянками, оживленно обсуждая что-то.

Михайла внимательно приглядывался