Шрифт:
Закладка:
Как видим, сказавшая это дама была согласна с итальянцем, упрекавшим друга в трусости, и совсем не уважала того последнего за его вялость и слабость духа. После таких ее слов мы привольно порассуждали об ошибках, обычных в таковых обстоятельствах, и о том, что надобно вовремя ловить ветер и распускать паруса, как советовал добрый моряк. Да простят мне, что я вспомнил об этом забавном и нелепом происшествии, распространяясь о столь серьезных предметах.
Помню, слышал я от моего друга – весьма достойного и родовитого дворянина – рассказ о некой его землячке, не раз выказывавшей такую благосклонность к своему лакею, что он, не будучи от природы пустым и глупым, не мог сомневаться в ее намерениях; и однажды утром, найдя свою хозяйку задремавшей без всяких одежд на постели лицом к стене, очарованный ее великой красотой, тихонько подошел к ней – благо лежала она очень удобно, на самом краю кровати, – и приступил к осаде; она же, обернувшись, увидала, что тут ее лакей, которого она так желала, и потому, не делая попытки освободиться от наскочившего молодца либо помешать ему, отвернула вновь голову к стене, чтобы ему было удобнее распоряжаться добычей, а ей ничего не потерять, и лишь молвила: «Господин дурак, что́ внушило вам дерзость сунуться ко мне с этим?» А лакей в ответ со всей почтительностью: «Сударыня, так мне вынуть?» – «Да я не о том, господин дурак, – настаивала дама, – я спрашиваю, что внушило вам дерзость сунуться ко мне?» А тот все сворачивает на свое: «Сударыня, так мне вынуть?» – или еще: «Так ежели пожелаете, то я выну». Она же вновь повторяет: «Да не о том же я, господин дурак». Ну вот оба и твердили это в другой, в третий раз и более, не прекращая меж тем делать то же, что ранее, – пока он не управился вполне, к вящему благорасположению хозяйки, довольной, что он ее не послушался. Да и ей пошло на пользу, что она настойчиво твердила свой первый вопрос, ничего в нем не изменяя, – так они оба потом возвращались к подобной же игре; ибо, как говорят, трудно идет лишь первый клин и первый глоток.
Вот вам добрый и оборотистый слуга! И таким смельчакам, как приметили итальянцы, надобно говорить: «A bravo cazzo mai non manca favor»[49].
Итак, вы можете видеть, что есть немало смелых, дерзких и воинственных людей, преуспевших и в воинской, и в любовной науке; другим больше везет в бою, нежели в постели, а третьим – наоборот, – подобно негоднику Парису, у которого хватило дерзости и мужества похитить Елену у бедняги рогоносца Менелая и спать с ней, но отнюдь не выйти перед стенами Трои на бой с обманутым супругом.
Потому-то еще дамы не привечают стариков и людей пожилых, поскольку те слишком робки; да и срам один – принуждать их к забавам; хотя в любострастии они не уступят молодым, а порой и превосходят последних, чего не скажешь об их силах. Права та дама-испанка, что сказала однажды: «Старики похожи на людей, каковые, видя монарха в его силе и власти, жаждут подражать ему, хотя и не осмеливаются свергнуть его с трона и занять его место». Она еще добавила: «Y a penas es nascido el deseo, quando se muere luego», что значит: «Страсть, едва родившись, тотчас гаснет». Недаром кавалеры преклонного возраста, завидев прекрасный предмет, не торопятся на приступ, porque los viejos naturalmente son temerosos; у amor у temor no se caben en un saco (поскольку старики весьма боязливы по натуре, а любовь и страх не засунешь в один мешок). И они правы: у них нет оружия ни для защиты, ни для нападения, в отличие от молодых людей, у которых есть свежесть и красота; ибо, как сказал поэт, «и что бы молодые ни творили – ничто им быть не может не к лицу»; или, по слову другого, «ничто так не противно взгляду, как дряхлый латник иль повеса старый».
Ну вот, достаточно об этом, и я более не стану распространяться на сей счет; разве что новые суждения затронут то, о чем уже было говорено, а именно: точно так же, как дамы любят мужественных и щедрых, кавалеры предпочитают подруг, крепких сердцем и богатых душой. И подобно тому как всякий пылкий, отважный кавалер заслуживает больше восхищения и любви, нежели прочие, – того же достойна блистательная, благородная и смелая дама; но не потому – хочу сразу упредить, – что она непременно должна уподобиться в делах мужчинам: облачиться в латы, скакать на ретивом скакуне, стрелять и фехтовать, бросаться в бой – хотя видывал я и таких.
Особенно памятна мне из них одна, которая во время войн Лиги именно так и поступала. Но переодевание в мужское платье оскорбляет пол. Не говорю уже о том, что оно некрасиво и не идет, но это непозволительно и наносит гораздо больший вред, нежели думают; вот и милой Орлеанской деве мужской наряд только навредил, навлек на нее много обвинений и отчасти стал виновником ее горестного удела и самой гибели.
Вот почему я не желаю ни слишком восторгаться, ни хвалить подобное мальчишество. А влекут и нравятся мне особы, выказавшие в затруднениях или в минуту опасности достойную храбрость, поступая по-женски, но являя мужскую твердость сердца. Не буду приводить в пример благородных римлянок и спартанок древности, превзошедших в этом всех прочих: они и так прославлены и на устах у всех; но обращусь к не столь известным и жившим в наши дни.
Для начала упомяну самый прекрасный образец, явленный добродетельными и превосходными женами Сиены во время восстания их города против гнета Медичи; там, после того как среди военных людей был наведен порядок, дамы – коих избавили от воинских повинностей как неспособных к ратному делу – решили показать, что они достойней многих и годны не только для обыкновенных дневных и ночных забот; желая помочь защитникам, они сами разделились на три отряда и в месяце январе, на святого Антония,
